Читать книгу - "Неизвестный геноцид: Преступления украинских националистов на юго-восточном пограничье Польши 1939-1946 - Богуслав Пазь"

доклада, относительно методологических инструментов не много что может предложить для справедливого разрешения вышеописанных проблем. Поэтому ее попытки выработать общий подход к исторической памяти тех стран, тяжесть потерь которых несоразмерна, обречены на неудачу. Для того чтобы найти общее отношение к действиям, последствиям действий и одновременно к относительному весу действий, следует употреблять понятия, укорененные в морали, опирающиеся на что-либо иное, нежели логика Просвещения. Несомненно, приравнивание такой страны, как Швейцария, с ее беспримерно эгоистической политикой обеспечения комфорта собственным гражданам путем закрытия границ для гуманитарных миссий, к немецкой агрессии не только по отношению к евреям, но также к католикам, которые были главной целью нацистской кампании массовых убийств в 1939–1941 гг. (Освенцим изначально был построен с целью истребления образованных слоев польского народа), указывает на неспособность давать сравнительную оценку моральному значению исторических событий при одновременном призыве принять универсальные критерии, которые обеспечили бы примат этических принципов в межевропейских отношениях. Ассманн пытается воспрепятствовать «взаимному соперничеству» жертв и «сравнениям» различных периодов, проведенных в состоянии жертвы, без исследований этих периодов и без необходимых знаний, обязательных для того чтобы положить конец таким сравнениям и такому соперничеству. Она не осознает, что хотя немцы целиком приняли на свои плечи все последствия своего поведения по отношению к евреям (и частью этой тяжестью было воспитание каждого немца с осознанием того, что произошло в немецко-еврейских отношениях во время войны), то в отношении поляков в Германии такого осознания не существует. Современные немцы не знают и (судя по примеру Ассманн) не хотят знать, что совершили немцы против католиков на Востоке и что в этой области совершил Советский Союз. Из очерка Ассманн и его заключительных выводов ясно следует, что она не читала ни одной книги, выделяющей нацистские и советские декларации относительно католиков на Востоке и их реализацию. Она знает о Едвабне, но не знает про Конюхи или Налибоки; не слышала о Быковне, Замостье, Райске, Михнёве, Склобах, Кульне, Цицове, Ольшанке, Борове, Лазке, Юзефове, Сумене, Ямах, Милеёве, Кашицах, Сохах, Липне, Мрозах, Крушах — у каждой из этих деревень есть история не менее пронзительная, в каждой из них жертвами были католики. Ее ссылки не содержат упоминания даже настолько базовых книг как «Забытый холокост» (he Forgotten Holocaust) Ричарда Лукаса. Кажется, она абсолютно не понимает «заражения земли», которое немцы совершили на польских, чешских и украинских территориях, расположив там Аушвиц, Терезиенштадт, Бабий Яр и другие лагеря смерти и места совершения массовых убийств. Хотя лагеря уничтожения строились также и на немецкой земле, достаточно упомянуть только Бухенвальд и Дахау, в большинстве они были построены на оккупированных территориях, так чтобы «иным» пришлось иметь дело с упреками за обладание подобными «навязанными» воспоминаниями. Здесь дело не в «соревновании жертв», это вопрос немецкого невежества, незнания о том, что совершали нацисты по отношению к восточноевропейским католикам и вопрос отсутствия воли, чтобы найти средства от этого невежества. Такие вопросы должны обсуждаться немецкими учеными, прежде чем они предложат своим восточно- и центральноевропейским коллегам инструкцию, как перейти «от травмы к пониманию», как «отделить память от аргументов», как остановить «соревнование жертв», и насколько лучше «делиться воспоминаниями, нежели держаться исключительно за воспоминания своего общества».

Последствия 50 лет советского тоталитаризма (прямого результата гитлеровского нашествия), в Литве, Латвии, Эстонии, Польше, Западной Украине и Белоруссии, утрата таким образом нескольких поколений, не соотносится с легкомысленным призывом Ассманн перестать сравнивать и заморозить европейские воспоминания в их текущей фазе, ссылаясь на швейцарские и французские воспоминания (которые не всегда представляют швейцарцев и французов в добром свете), в контексте немецких преступлений Ассманн пытается дать понять, что западноевропейские страны, которые вели себя недостойно во время Второй Мировой войны, сейчас должны стать рядом с Германией как равно виновные, и приглашает страны к востоку от Германии признать и подтвердить свое собственное (т. е. восточноевропейское) соучастие в нацистских преступлениях. С исторической, психологической и моральной точки зрения это требование абсурдно.

Доклад Ассманн и вся конференция были лишены участия ученых, знакомых с воспоминаниями и исследующих их и возможности справиться с ними, используемые в Центральной и Восточной Европе. Ассманн выразила свое мнение на тему статуса «комме-моративного сознания» в странах, истории которых она не изучала; кроме того, она приняла как само собой разумеющееся, что при конструировании европейской памяти надо опустить все метафизические размышления. Дерзость в приведении подобных высказываниях по отношению к таким странам, как Польша или Литва, где подавляющее большинство населения является религиозным, вызывает мозговые конвульсии. Это, как я понимаю, частое явление в немецкой интеллектуальной жизни. Смелость немецкого теоретизирования относительно мира и окружающей действительности хорошо известна, а также многократно была одобрена и принята в научных кругах стран «Первого мира». Но когда эта самая смелость бьет по людям, на чьей земле немцы построили лагеря смерти, людям, которые остались практикующими христианами, она становится чем-то, что принять невозможно.

Меня удивляет, что такой ученый, как Ассманн, будучи высокочувствительной к страданиям евреев, и сориентированный в вариантах контекстуализации еврейский исторических воспоминаний, посчитала себя лицом, достаточно компетентным для создания теории относительно народов, ей неизвестных. Единственно возможным вариантом объяснения может быть, что 50 лет молчания, навязанного советским террором негерманской Центральной и Восточной Европе, привели к тому, что теперь у немецких ученых появилась позиция, будто странам к востоку от Германии нечего сказать по поводу Второй мировой войны, и что все уже было сказано исследователями Холокоста и немецкими исследователями.

Ассманн с одобрением приводит мнение Петера Эстерхази о «лжи относительно единственного преступника и… неправде относительно исключительной жертвы Второй мировой войны». Ни разу не вспоминает она о переломных, но забытых двух первых годах Второй Мировой войны от сентября 1939 до немецкого нападения на Советскую Россию (т. е., скорее, и на оккупированные Советским Союзом польские земли) 22 июня 1941 г. Она элементарно не знает, кто там воевал, против кого, когда и почему, и какие у этого были последствия. Она ссылается на комментарии Христиана Майера относительно «зверств», совершенных немцами «в Польше и России». Однако можно ли на самом деле отбросить все последствия немецких деяний в Польше, на Украине, в Литве при помощи единственного слова «зверства», а затем читать лекции о том, как эти страны должны справляться с собственным знанием об этом и с собственными воспоминаниями? На конференции Немецкого исторического института не было ученых, представлявших польские, литовские, латышские, эстонские, белорусские или украинские территории — не было Анджея Пачковского, Януша Куртыки, Яна Кеневича, Анджея Новака, Генрика Виснера, Антония Дудки, Яна Жарина,