Читать книгу - "Милосердие палача - Виктор Смирнов"

Имение Доренгольца, не очень большое по местным понятиям, находилось в дубовом гайке, поближе к воде, которой раньше, по-видимому, наполняли низинку, так что и до сих пор берега бывшего пруда обозначались зарослями водяной гречишки и осоки, над которыми клонились нечесаные космы плакучих ив.

Господский двор начинался с полуобрушенной кирпичной арки, от которой к самому дому вела вымощенная брусчаткой широкая дорога. Дом печально смотрел пустыми глазницами окон на камни брусчатки, между которыми уже обильно прорастала трава, и, быть может, вспоминал о не таких уж давних временах, когда возле него толпились легкие повозки, тачанки, линейки, бедарки и даже, случалось, крытые фаэтоны, а по двору степенно расхаживали нарядные господа.

Сам дом был частично разрушен, а частично сожжен. Шесть колонн, которые некогда поддерживали второй этаж здания, сейчас оказались без дела и бессмысленно смотрели в хмурящееся небо. Хорошо сохранился только флигель с остатками крыши из затейливо выгнутой немецкой фигурной черепицы.

Был разгар дня, на небе громоздились облака, обещая смену погоды. Где-то погромыхивало.

Кольцов оставил своего небольшого, но, видать, весьма смышленого конька у входа в дом и он, едва только его разнуздали, принялся выщипывать обильно поросший муравой двор. «Пусть отъестся вволю, кто знает, куда и сколько еще скакать».

Внимательно осмотрев дом снаружи, Кольцов не нашел никаких признаков обитания или засады. Будь где-нибудь здесь люди, чистый, неподвижный, наполненный ароматом зелени воздух был бы хоть в малой степени пропитан запахом цигарок. Можно спрятаться и беззвучно затаиться, но выдаст запах табака. Мужиков без самосада здесь не водится.

Кольцов зашел во флигель и сел на первом этаже у полуразбитого окна, где наверху сохранилась арка от витражных стекол. Шатающийся венский стул под Кольцовым был вспорот, и сквозь обивку торчали пружины: пришлось подложить кусок доски. На грубом, видно, еще из Германии завезенном столе (приезжали-то бедняками и наживали богатство уже на русской степной земле, работая как волы) лежали какие-то гроссбухи с полувырванными-полусожженными страницами. На одной из хозяйственных книг виднелась надпись: «Мериносы рамбулье-негретти: случка и приплод…». На второй: «Каракульча. Опытное хозяйство».

«Как быстро можно разрушить великолепно налаженное хозяйство! И сколько лет потребуется теперь, чтобы его восстановить? – подумал Кольцов. – Конечно, с победой социализма трудящиеся с удвоенной энергией возьмутся за работу. Ведь это будет все наше… Но как трудящимся без Доренгольца восстановить стадо рамбулье-негретти? Как научиться снова получать драгоценную каракульчу, за которую европейские модницы платят бешеные деньги?»

От мысли о том, какой долгий путь отделяет сегодняшний день от дня всеобщего счастья, о котором некогда так наивно и восторженно мечталось, Кольцову стало как-то неуютно и одиноко. Полуразрушенный, пустой дом навевал тоску.

Павел глядел в окно, слушал, как аппетитно и равномерно его конек щиплет сочную пока еще траву, и ощущал непонятное беспокойство: у него было такое ощущение, будто в доме есть кто-то еще кроме него, очень тихий и затаившийся. Может быть, дух Доренгольца? Или это домовой?

Кольцов прислушался. Топот копыт был бы слышен издалека – но все было тихо. Более того, тишина как бы спускалась вместе с тучей, которая медленно наползала на имение, постепенно меняя свой цвет от голубовато-розового к сине-фиолетовому и потом просто к черному. Туча набухала этой чернотой и становилась необъятной.