Читать книгу - "Отпуск по ранению - Вячеслав Кондратьев"

Они прошли в небольшую, забитую старой мебелью комнату… Володька продолжал молчать, мучительно решая, сказать ли правду или оставить надежду Толиной матери, не говоря ей, что был с Толей на фронте, но глаза женщины потускнели уже.

– Молчишь? Значит, правда?… Ежели правда, садись и рассказывай, как случилось это. Не бойся мою надежду убить, ее и нет у меня. Может, чуток на самом донышке души была. Рассказывай, сынок. Ты ж единственный, кто рассказать мне может, кто его перед смертью видел. Ты с ним и на востоке служил?

– Да.

– Тоже из института тебя взяли?

– Да.

– Ну рассказывай, да на мои слезы внимания не обращай… Мучился он перед смертью-то?

– Нет. Очень большой снаряд… Почти весь его взвод погиб.

– При тебе это было?

– Нет. Мы пришли ночью к передовой. Деревенька небольшая, разбитая. Моя рота пошла на самую передовую, а Толя со своим взводом остался в деревне. Вот тут мы и распрощались… Днем мы в наступление ходили, а вечером немец открыл очень сильный огонь и по передовой и по деревне. Вот в этот обстрел… Я на другой день утром пришел в штаб и… узнал…

– Значит, до самого фронту он и не дошел?

– Да… – Немного помешкав, он добавил: – Вы знаете, были такие моменты, когда завидовал я Толе, что отмучился он сразу.

– Да, да, понимаю, – рассеянно ответила она и прижала платок к глазам, а Володька весь напрягся, ожидая тех же вроде бы упорных слов, которые слыхал он от баб в проходимых им деревнях: "Ты-то живой остался…"

Но Толина мать ничего этого не сказала. Вытерев глаза, она подняла их на него – старческие выцветшие глаза, в которых стояла непроходимая боль.

– У меня скоро кончается отпуск… вот я и решил… – пробормотал он, чтоб разрядить молчание.

– Господи, значит, опять туда!

– Опять.

– Ну, спасибо, сынок, что зашел. Хоть узнала чего… как сын мой… Господи… – опять заплакала она. – Одной доживать придется, одной. Хоть бы меня Господь прибрал, старуху-то… Нет, молодые гибнут. Ну, желаю тебе счастья… Одногодок Толин, наверное?

– Да.

– Матери-то твоей какое счастье выпало… Повидала тебя. Только каково ей опять тебя провожать? И скоро?

– Скоро… Когда мы Москву проезжали, то два дня на Окружной крутились. Хотели мы с Толей домой сбегать, но… нельзя было.

– Значит, рядом был Толя, совсем рядом! И не почуяло мое сердце, не почуяло…

Вышел он от матери Толи в полном разброде и с тяжестью в душе. Как же они могли с Тоней забыть обо всем? Ведь совсем рядом война, умирают люди, срывают голоса ротные, посылая в атаку, гремят выстрелы, рвутся снаряды, а в московских домах погибают от отчаяния матери и жены, получая похоронки.

– Так больше нельзя, – заявил он Тоне на другое утро, еще не войдя в квартиру.

– Что нельзя? – испуганно прошептала она.

– Мы забыли обо всем.

– О чем, Володя?

– О том, что война, о том, что кругом горе… А мы…

Тоня помолчала немного, потом, сдвинув брови, сказала непривычно сухо, даже жестковато:

– Вот ты о чем… А что впереди у нас? Тоже горе и тоже страдания. Они совсем близко. Я не знаю, что будет со мной, когда ты уедешь, не знаю, как буду жить, если с тобой что-нибудь случится… В чем же мы виноваты? – Она говорила отчетливо и убежденно. – Нет, ни в чем и ни перед кем не чувствую себя виноватой. Даже перед Юлей…

Но, почувствовав, что не убедила Володьку, подошла, обняла и уже другим тоном, ласковым и нежным, прошептала:

– Глупый ты мальчик… Очень хорошо, что ты так совестлив, но впереди у нас… И не надо сейчас ни о чем думать…

* * *

В этот день Володька пришел к Тоне не утром, как обычно, а в середине дня – ходил перед этим на перевязку и получать по карточкам продукты. Поэтому те несколько часов, которые оставались им, пролетели как одно мгновение. И когда они вышли в прихожую прощаться, старинные стенные часы пробили не одиннадцать ударов, а только один – было половина двенадцатого!

– Ты не успеешь, – сказала Тоня.

– Что ж делать? – растерялся он. – Я побегу все-таки, Тоня. Как-нибудь доберусь…

– До комендатуры? Тебе очень хочется ночевать там? Позвони матери, что ты остаешься у меня. Я постелю тебе в столовой. – Тоня улыбнулась, заметив и растерянность и смущение на лице Володьки.

– Мама спит, да и всех соседей разбудишь звонком. Черт возьми, как мы проглядели время!

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, еще не решив, что делать, но тут Тоня, уже несшая белье в столовую, сказала, что если его мать будет волноваться, то позвонит сюда, и будет лучше, если он окажется здесь, чем неизвестно где. Это убедило Володьку.

– Я открою дверь своей комнаты, и мы сможем переговариваться. Правда, я привыкла жить одна, но иногда ночами бывает жутковато. А тут я крикну – вы здесь, лейтенант Володька? А ты ответишь – я здесь, и будет очень здорово, – говорила Тоня, стеля белье на диван.

И только сейчас до Володьки дошло, что этой ночью он будет с Тоней. Он не знал, что случится этой ночью, но предощущение чего-то необыкновенного пронзило его, и он неверными, чуть дрожащими пальцами достал портсигар, вынул папиросу и закурил, изломав не одну спичку.

– Надо немного отодвинуть стол, Володя, – сказала Тоня и опять улыбнулась, глядя, как Володька стал отодвигать тяжелый стол, который полз вместе с ковром, задирая его и морща, не догадываясь от волнения приподнять его.

Наконец стол был отодвинут, ковер заправлен.

– Принеси, пожалуйста, подушки из моей комнаты, – попросила Тоня.

В Тонину комнату Володька не заходил ни разу. Тоня всегда говорила: "Там у меня страшный кавардак", – и сейчас он входил туда с каким-то трепетом. Свет был там не зажжен, и в полумраке белела оправленная Тонина постель, голубовато поблескивали какие-то флаконы на туалетном столике, пахло Тониными духами… Володька, будто совершая святотатство, чуть дотронулся пальцами до ее постели и сразу отдернул руку, словно обжегшись.

– Принес? Давай. – Тоня взбила подушку и положила ее на диван. – Теперь баиньки, лейтенант Володька.

– Я не засну, Тоня, – как-то жалобно пробормотал он.

– Заснешь, – ответила она и прикоснулась губами к Володькиному лбу. – Спокойной ночи.

Тоня пошла в свою комнату, щелкнув по пути выключателем. Свет погас.

Володька, не раздеваясь, сел на диван, обхватил голову руками. Громко отбивали в тишине секунды большие настенные часы, на улице изредка, шелестя шинами, проезжали машины, где-то прозвенел запоздалый трамвай. Из Тониной комнаты доносился звук ее шагов, потом скрип кровати, – видимо, она легла.