Читать книгу - "Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках - Михаил Одинцов"

Света сидела на пригорке берега, четко вырисовываясь на светлом еще небе. К бодрости и свежести, охватившим Матвея, прибавилось чувство новой радости оттого, что самая красивая, самая умная (самая-самая) сейчас смотрит и ждет его.

Светлана смотрела на купающегося Матвея со сложным и смешанным чувством. То ей казалось, что на светлом плесе между тенями барахтается в воде ее старший брат, а то вдруг Матвей представлялся ей маленьким сыном, нуждающимся в ее ласке, заботе и участии. Потом она вспоминала, что это же совсем чужой человек, которого она узнала всего несколько дней назад, да и видит его только вечерами и всего по нескольку минут. Она спросила себя: «Почему же я так волнуюсь за него, когда он уходит на аэродром? Я знаю всех летчиков и командиров в лицо и по имени, но мне становится страшно, если я начинаю думать, что он сегодня не придет. Каждый день в их общежитии появляются все новые свободные постели, а сердце и думы возвращаются к Матвею. Почему он мне стал роднее других? Почему мне кажется, что я знаю его с самого детства?»

— Матвей! Хватит уже, а то простынешь.

— Пока не холодно. Ох и хорошо, будто заново родился!

— Вылезай быстро! Уже поздно.

Когда Матвей подошел, Светлана сидела к реке спиной.

— Света, я готов. О чем ты задумалась?

— Смотрю, как всходит луна. Вот давеча ты кричал: «Ох и хорошо, как заново родился». А что мы помним о том, как родились? Говорим эту фразу часто, а если вдуматься, так полная бессмыслица: никто не помнит, как он родился и что он чувствовал в это время.

— Ну, уж это критиканство.

— Почему? Просто я так думаю. А виновата в этом луна. — Матвей сел рядом.

— Луна?

— Восход для нас ее рождение. Сейчас она огромна, а поднимется над горизонтом и примет свой обычный вид, как по размеру, так и по внешности. Человек же родится беспомощный и малюсенький, хотя, наоборот, его возможности огромны. Луна взошла по своим законам. Человек родится тоже по своим законам, но каким светилом будет он на небосводе своей жизни: великим или неизвестным, сильным или слабым, счастливым или несчастным — никто при рождении сказать не может… Да еще эта война. Где сейчас тату и Микола? Живы ли? Говорят: «На роду написано». Разве тем, кто сейчас находится на фронте, было заранее определено, что ему надо будет воевать, быть убитым или остаться живым?

— Если в это поверить, то надо верить в бога или еще в какую-нибудь чушь. Вот, например, у нас никто не хотел брать самолет с номером тринадцать, говорят — «чертова дюжина», «несчастливый номер». Разобрали все самолеты, пока я был дежурным по части. А когда освободился и пришел на аэродром, то остался свободным только этот тринадцатый номер. И пришлось его брать, хотя, откровенно скажу, мне тоже не хотелось. А теперь думаю, может, меня и самолет не бог, а черти берегут?

Света улыбнулась:

— Ну, Матвей, это все выдумки. Пойдем домой, а то уже поздно. Тебе надо отдыхать.

— Да я успею.

— Нет-нет! Если ты не выспишься, я буду еще больше волноваться и ругать себя. Лучше пойдем.

Светлана встала, Матвей уловил колебание теплого воздуха, нагретого и настоянного запахом ее тела, и удивился неожиданно появившемуся желанию обнять и поцеловать девушку, а потом испугался этой мысли, подумав, что обидеть человека легко, но оправдаться перед ним и своей совестью будет трудно.

Шли молча. Их захватило величие восхода луны, которая, накалившись до оранжевого свечения, уже подняла свой диск над горизонтом. Неслышное движение тепла от земли вверх размывало четкость ее круга, а далекие нити облаков черными штрихами разрезали чуть дрожащее тело светила на самые неожиданные и все время меняющиеся дольки. Луна поднималась все выше, цвет ее непрерывно менялся от оранжевого к бело-голубому, а лучи, освещавшие землю, становились холоднее. Небо стало черным, а на нем ярко, холодно мерцали в беспорядке разбросанные фонарики звезд. Наконец воздух и все вокруг засияло бело-голубым леденящим светом. И хотя было еще тепло, но уже не верилось, что прошел день с его горячим и ослепительным солнцем, с зеленью травы, золотом пшеничного колоса и щебетанием птиц.

— Матвей, это как колдовство. Все изменилось за какие-то минутки. К добру или к несчастью эта дикая и холодная красота лунной ночи?

— Мне думается, что к добру. На это надо надеяться, в счастье верить и за него бороться.

— Да-да! Мама и я, мы надеемся и верим сразу обе и каждая в отдельности.

Она взяла Матвея за руку у запястья, и он через гимнастерку почувствовал ее горячие пальцы и ладошку. Ему было приятно прикосновение Светы, и он шел осторожно, стараясь идти в ногу, чтобы не спугнуть ее ласковость. Они уже прошли весь поселок, но почти не видели домов, деревьев, заборов и дороги, а плыли в лунном сиянии, как по морю, не чувствуя под ногами земли.

Хата Светы появилась неожиданно для них, а они, обескураженные этим, остановились у калитки и растерянно посмотрели друг на друга. Преодолев смущение, Матвей растерянно взял руки Светы в свои, привлек ее к себе. Девушка доверилась и прижала свой лоб к его груди. От волос струился услышанный им на реке теплый запах жизни. От нахлынувших чувств земля под ногами Матвея словно бы качалась. А потом Света подняла голову, и он увидел ее огромные глаза прямо перед своими и так близко, что от неожиданности отпрянул назад. И тут ему чем-то обожгло щеку, а когда он понял, что это поцелуй, девушки с ним рядом не было. Она стояла за калиткой.

— Матвеюшка, надо идти спать.

— Света!

— До свидания. Иди отдыхай. Я буду ждать тебя всегда.

— Света, но я не хочу уходить. Это несправедливо.

— И я не хочу. Но надо. Уже поздно.

— Спокойной ночи, Света-цветик.

Матвей подчинился. Щека горела, словно от ожога. Взволнованное сердце радостно и громко стучало в груди. Забыты были все невзгоды, хотелось петь, но он сдержал себя.

Второй поцелуй! Матвея никто и он еще никого не целовал. А из детства сохранил в памяти только один поцелуй матери при встрече после долгой разлуки. Он не знал, кто в жизни счастливей: тот ли, который от частых поцелуев не знает им счета, или он, уральский парень, которому достались в жизни лишь три поцелуя.

…Осипов пришел в общежитие, разделся и лег. Хотя уснуть не мог, и это не расстраивало его. Тихая радость тоже была отдыхом. Ему, молодому и сильному, сейчас спать было и не обязательно. Он вспомнил весь сегодняшний вечер, снова пережил счастливую волнующую необычность. Немного обиделся на себя за то, что не решился поцеловать Свету, а потом сказал себе шепотом: «Молодец, и правильно сделал». Затем почти бездумно закрыл глаза и попытался уснуть, но тут кто-то вошел в комнату, кашлянул:

— Пилоты, пора вставать… — Матвей узнал голос начальника штаба полка.

Митрохин все же решился на пробу новой тактики. Однако после вынужденной посадки, а может быть, и оттого, что пришлось пережить в последнем вылете, спина болела. Радикулит донимал по-настоящему. Поэтому не он, а комиссар повел утром в бой оставшуюся в полку сборную эскадрилью. Выруливая для взлета, Мельник с грустью осмотрел пустой аэродром и вспомнил Киев и Днепр сорок первого. Последний вылет Наконечного, смерть Чумакова. Проводы Русанова при развернутом полковом знамени и прощальные рукопожатия с убывающими в другой полк.