Читать книгу - "Испепеляющий ад - Аскольд Шейкин"

Прежде всего побывал у Мануковых.

Евдокия открыла дверь, с плачем припала к его плечу.

— Леонтий! Николай почти все время без памяти, — говорила она сквозь рыдания. — Доктора требуют: везти санитарным поездом. Другой дороги ему не выдержать. А уезжать обязательно надо, Леонтий! Пусть не в Америку, так в Лондон, Париж… Иначе его не выходить… Я в штабе Добровольческой армии была. Не приняли: "Обращайтесь в миссию". Миссия в Новороссийске. Вчера вся прислуга сбежала. Слух прошел: «зеленые» город вот-вот захватят… Как я в Новороссийск поеду? Николай только тем и жив, что очнется — я рядом. Улыбается!.. Слабенько, как ребеночек.

Он посоветовал:

— Надо обратиться прямо в какой-нибудь поезд.

— Пыталась. Любые деньги давала. Говорят: "Мы тут проходом. Нам какого-то человека из-за вашего мужа выбрасывать?" Дело, Леонтий, в другом. Раз американец, пусть Америка о нем заботится. А какая там я американка, Леонтий?

Все так. Но и дочерью александровск-грушевского купца она уже не была. Одета в строгий костюм, поверх его — крахмальный белый халат, белая шапочка с оторочкой из крв, взгляд повелительный. Похудела, стала стройней, выше ростом.

— Надо лично кого-то просить, — сказал Шорохов. — Из тех, с кем Николай Николаевич в последнее время дело имел.

— Кого, Леонтий! Полковник Кадыкин в Новороссийске, генерала Мамонтова больше нет. Николай несколько раз с генералом Постовским встречался. Бумаги собирался купить. Говорил: сразу потом из России уедем.

— К нему и надо теперь обратиться.

— Человека посылала. Отвечают: после прощания с Константином Константиновичем генерал тоже в Новороссийск уехал.

Значит, верно. На вокзале ему должны были вручить мамонтовское достояние. Теперь оно у Постовского. Или у этой бывшей купеческой дочки, что бы там она ни говорила. Одно из двух.

— Кто же тогда нам поможет, Леонтий?

Он сказал:

— Если лазарет Первой Кубанской пехотной дивизии еще в Екатеринодаре, попытаюсь. Может даже сегодня что-то удастся.

— Леонтий! Вы ангел, Леонтий…

* * *

Выйдя от Мануковых, он через сотню шагов обнаружил слежку. Филер был в шинели, в армейской фуражке, надвинутой на глаза. Из-за большого расстояния лица его Шорохов не рассмотрел. Старался поменьше оглядываться. Важно было не показать, что слежка замечена.

Еще шагов через двести засек второго филера, но впереди. Был еще третий. Маячил то на одной, то на другой стороне улицы.

Пошел быстрее. Круто свернул в лавку с распахнутой дверью. Сквозь окно видел: филеры метались по улице. Плохо. Впереди встреча с Васильевым.

* * *

Тротуары, мостовую по-обычному заполняли беженцы, вереницы возов. Едва Шорохов покинул лавку, филеры опять его повели. Лишь поравнявшись с воротами лазарета и настолько уверенно войдя в них, что часовые не посмели остановить, отвязался от этой троицы.

Разыскал врача, знакомого по попыткам с его помощью спасти Моллера. Разговор был такой: "Очень богатый американец?.. Черепное ранение?.. Санитарный поезд?.. Лечение будет долгим, трудным… Сопровождать придется не только до Новороссийска… " Пока врач раздобывал фургон и с кем-то договаривался, Шорохов дополнил конверт со сводкой для Американской миссии деньгами. Сто пятьдесят тысяч бумажками по десять тысяч рублей. Места они заняли мало. На конверте написал «Дорофеев» — одновременно обращение в миссию и его личная подпись.

Что еще было у него при себе? Контракт об аренде дома в Новороссийске, удостоверение заготовителя Управления снабжений штаба Донской армии, листок с ответами на вопросы, переданные через Васильева, Запись Моллера.

Он не обманывался. После визита в Сергиевский переулок нало будет немедля покинуть Екатеринодар. И, конечно, не вместе с Мануковыми. Сразу засветишься.

Не больше чем через час Шорохов выехал из лазарета в фургоне с красным крестом. Врач и два санитара. Шорохов тоже был в белом халате, белая полотняная шапочка на голове. У ворот видел филеров. Внимание их к себе не привлек. Подумал: "Выбирали момент для ареста. Потому и были втроем".

* * *

— К утру окажетесь в Новороссийске. Вы меня понимаете? — вскоре объяснял он Евдокии.

Она смотрела на него, мучительно сжав губы, глядя так, словно он говорит на чужом языке, а ей очень важно понять, что именно он говорит.

— Врач согласен сопровождать Николая Николаевича в любой город. Хочет уехать из России. Миссия должна будет ему помочь. Он умеет выхаживать таких раненых. Это очень хороший врач.

Наконец до нее дошло, о чем идет речь.

— Его озолотят. Он не представляет себе, кого спасет.

Шорохов продолжал:

— Санитары сейчас положат его на носилки, поедете на вокзал и сюда не вернетесь. Вещи! Только самое ценное. Документы Николая Николаевича. Его бумаги. И те, что он купил у генерала Постовского. О которых вы мне говорили.

— Ничего же он не купил. Не успел. Он столько всего теперь никогда не успеет!.. Никогда… Никогда… — сквозь рыдания повторяла Евдокия.

Слова "собирался купить" на слово «купил» Шорохов переменил намеренно. И даже преувеличил, сказав: "о которых вы мне говорили".

"Одно из двух" отпадало. Все было у Постовского.

Они разговаривали в вестибюле. Широкая, двустворчатая дверь распахнулась, вышли санитары с носилками. Евдокия рванулась в их сторону. Шорохов удержал ее, схватив за руку:

— Повторяю, только самое ценное. С санитарами я договорился. Они помогут.

Все еще рыдая, она показала на боковую дверь.

Войдя, Шорохов в первый момент не поверил глазам. Посреди комнаты штабелем высотой в человеческий рост были сложены опоясанные ремнями чемоданы из крокодиловой кожи.

Наконец, все было погружено. Оставалось последнее.

— Евдокия Фотиевна, — сказал Шорохов — я не уверен, что смогу уехать с вашим же поездом. Возьмите это с собой, — он дал ей конверт с деньгами и сводкой для "Федора Ивановича". — Если в ближайшие два-три дня меня в Новороссийске не будет, передайте в Американскую военную миссию. Любому сотруднику. Вот, на конверте написано: «Дорофеев». Для них я — Дорофеев. Вы поняли? Они мне потом передадут.

— Да, да, родной, родной — повторяла Евдокия, но опять с таким выражением лица, будто слов его не понимает. — Да, да, да…

Фургон отъехал.

До пяти часов оставалось минут двадцать. Можно было идти к Васильеву.

* * *

Свернув в Сергиевский переулок, Шорохов пошел особенно беззаботной походкой. Поглядывал по сторонам, поднял с земли камушек, подбросил, швырнул, остановился, любуясь перевешивающимися через заборы ветками кустов. Почки набухли. Вот-вот пойдут листья. Весна.