Читать книгу - ""Окопная правда" Вермахта - Джерри Краут"

Эти замечания, точно выражающие презрение фронтовиков к «тыловым свиньям», также показывают, что солдаты на фронте считали себя брошенной группой людей, ежедневно испытывающей на себе тяготы и опасности войны. Естественно, их возмущали те, с кем этого не происходило. Большинство солдат были уверены, что ни офицеры и солдаты, несшие службу в тылу, ни домашние не могут и не захотят понять, что им пришлось пережить, на что похож фронт. Отвечая на письмо из дома, в котором содержалась жалоба на пьяного солдата, Гельмут Книпкамп восклицал:

«Вы знаете его судьбу? Вам известно, через что ему пришлось пройти? Год назад я был на Капри с одним товарищем: 22 года, студент, ефрейтор, 23 месяца без отпуска в Африке. Понять, что это означает, может только тот, кто видел этого человека. Двадцать три месяца без единого дерева или куста — только заброшенность и пустота! Физически он был полной развалиной, а психологически — на грани срыва. Я никогда его не забуду. Его родители погибли во время налета на Дуйсбург, невеста изменила, а единственный брат был убит в России. Глядя на такую судьбу, нам стоило бы помолчать!

Другой товарищ служил в Африке в одном полку со мной и рассказал мне свою историю: он был ранен и попал в плен к англичанам, бежал, потом передан голлистами американцам, выпрыгнул с поезда на полном ходу, затем арабы тайно перевезли его в Испанское Марокко, откуда он через Испанию вернулся в Германию. Я хотел бы, чтобы вы в каждом солдате, даже если он ведет себя неподобающе, видели человека. Человека, который готов беспрекословно отдать все, что у него есть, в том числе и ради вас».

«Кажется, будто те, кто остался дома, собираются струсить, — в ярости жаловался один солдат в августе 1941 года. — Если это так, то что же должны сказать по этому поводу мы, фронтовики? Неужели вы думаете, что это воодушевит солдат?» В другом письме, пытаясь и, видимо, безуспешно объяснить тайну товарищества человеку со стороны, он писал: «Тому, кто портит жизнь солдата и не ценит ее, не место среди людей». Лейтенант В. Т. пришел к печальному выводу: «Ощущение того, что это был мой последний отпуск, потрясло меня. Дистанция между теми, кто остался дома, и теми, кто на фронте, за год настолько увеличилась, что навести между ними мосты уже невозможно». Отчаянная гордость за способность выдерживать трудности и ощущение пребывания в центре битвы вызывали в солдатах чувство собственной исключительности, из которого вырастала глубочайшая верность другим членам этого элитарного братства, создавая при этом неизбежную враждебность между теми, кто нес службу на фронте, и остальными.

Едва ли стоит удивляться, что узы товарищества нередко делали из немецких солдат, как и из их отцов после Первой мировой войны, ценную организующую силу гражданской жизни. По словам Гельмута Фетаке, именно товарищество немецкие солдаты хотели бы привезти домой с фронта и сохранить, особенно в том, что касалось умения видеть суть и довольствоваться простыми вещами: «простой человек — простые радости». Карл Фухс считал, что будущее неизбежно будет основано на опыте, полученном на фронте: «Великая дружба связывает здесь немецких солдат. Именно в этом товариществе и взаимовыручке, по-моему, и заключается секрет наших невероятных успехов и побед. Именно верность и преданность делу вновь и вновь оказывается решающим фактором во многих боях, и это товарищество стало одним из самых замечательных ощущений, испытанных здесь. В этой верности — основа немецкого боевого духа. Мы можем безоговорочно полагаться друг на друга… Пусть эта верность, которую я испытываю здесь к товарищам, послужит основой для нашей будущей жизни».

В письме из России в сентябре 1943 года безымянный солдат утверждал: «Мы можем лишь чувствовать, что прокладываем дорогу нашей будущей нации как солдаты. Личной судьбы здесь не существует». Фридрих Групе вспоминал, какое впечатление произвел на него идеалистический сон, в котором новое видение жизни, основанной на товариществе, могло послужить фундаментом для нового общества. Он писал: «После войны фронтовики, очищенные великим опытом товарищества перед лицом смерти, решительным образом займутся переустройством национал-социалисткой Германии и жизни рейха. Вы, представители истинного «народного единства», пережившие бок о бок все невзгоды, будете первыми призваны послужить примером для всего народа». Таким образом, опыт окопного товарищества оказался опьяняющей силой, которая заставляла многих поверить, что «фронтовое единство» может перерасти в подлинное «народное единство».

Как ни удивительно, некоторые видели в духе товарищества даже надежду на преодоление границ нацистской расовой идеологии. Пауль Кайзель, солдат-берлинец с еврейскими корнями, писал в феврале 1940 года: «Впервые с 1933 года я забыл о проклятии, которое в остальное время висело на мне тяжким грузом и в том или ином виде не оставляло меня никогда. Теперь у меня возникает ощущение, что имеет значение лишь то, какой ты человек, а не то, что ты написал на клочке бумаги». Другие также ощущали тягу к этой грубой форме демократии, меритократии, основанной на личных качествах и достижениях. Эберхард Вендебург писал из России, что война учит его «видеть истинную цену людям», потому что он научился «судить о людях не по званию и положению, имени и регалиям, а только по характеру и поступкам». Тем, кто оставался дома и в отчаянии ожидал развязки, высокий боевой дух фронтовиков нередко давал надежду и смысл существования. Бернгард Беккеринг при отступлении в Германию в декабре 1944 года с удивлением отмечал, что гражданское население лихорадочно пыталось уловить хоть лучик надежды в товарищеских отношениях солдат, и Мартин Пеппель подтверждает это наблюдение. Впечатление, которое фронтовики производили на мирное население Германии, было настолько сильным и положительным, что на последних этапах войны вермахт даже пытался построить пропагандистскую кампанию, привлекая фронтовиков для поддержания духа в тылу.

Объединяющая сила идеала «народного единства» не отпускала многих до самого конца ожесточенных боев. Мелита Машманн вспоминала: «Только в одном мы были совершенно уверены: никакая сила на земле не сможет разрушить наше сообщество». Из предыдущих кризисов Первой мировой войны и социально-экономических неурядиц Веймарской республики родился новый идеал: понятие спасения, основанное на общности людей. Эта идея продвигалась, особенно молодежью, с огромной энергией, и многие были готовы принести в жертву личные интересы. Упорство, с которым многие пехотинцы цеплялись за чувство товарищества, отражает не только военный опыт и действия на фронте, но и упорную веру в то, что это самое товарищество знаменует собой новый и более позитивный принцип организации немецкого общества в целом. Осознание крушения этого идеала в самом конце войны привело к ужасающим результатам. Вот что писал Фридрих Групе в своем дневнике в апреле 1945 года: «Сейчас мой мир и мир миллионов других рухнул, идеология потерпела крах».

Для многих солдат товарищество было своего рода Священным Граалем, обретенным в дни невзгод и войн, но утраченным в конце войны, и, как многие опасались, безвозвратно. Как с сожалением вспоминал Ги Сайер, во время войны он «нашел чувство товарищества, которое больше не встречалось нигде, необъяснимое и неизменное, до самого конца».

Несомненно, товарищество влекло своим романтизмом, и многие солдаты были очарованы им. Но в конечном итоге в этом чувстве было и нечто более глубокое, более яркое, менее поверхностное и сентиментальное. Клаус Хансманн так начинал свою дневниковую запись, озаглавленную «Письмо матери»: