Читать книгу - ""Артиллеристы, Сталин дал приказ!" Мы умирали, чтобы победить - Петр Михин"

Безысходная тоска и столетняя усталость придавили моего друга. Всегда был веселым, розовощеким, с улыбкой, шутил. Теперь же помрачнел, осунулся, замкнулся, только со мной еще делится переживаниями. Отведя душу, часа через два пошел мой друг к себе. Дождь продолжался. Кромешная тьма окутала все вокруг, лишь редкие ракеты вспыхивали вдоль немецких позиций, да длинные пулеметные очереди кромсали мокрую землю брустверов.

На другой день Бобров снова появился в траншее. Его девичье лицо плыло в улыбке, он весь светился радостью и счастьем. Поздоровавшись, схватил меня за руку и потянул в блиндаж.

— Слушай, капитан, есть все же справедливость на свете! — радостно закричал он и стал рассказывать о ночном происшествии.

— Пришел я вчера от тебя, разведчик уже растопил печурку, я перекусил, снял сапоги, прикрылся шинелью и задремал. Вдруг часовой кричит:

— Товарищ старший лейтенант, задержал тут одного!

— Давай его сюда, — приказываю.

Смотрю, в блиндаж просунулся небольшой солдатик, весь мокрый, в грязи, и зуб на зуб не попадает. Из-под капюшона маленький носик торчит.

— Кто такой? — спрашиваю.

— Да заблудился я, столько траншей понарыли, никак в темноте свой НП не найду, — тоненьким голоском отвечает задержанный.

— Документы! — Смотрю в красноармейскую книжку и глазам не верю: Гриценко Галина Николаевна. — Да неужели ты — девка?!

— Красноармеец Гриценко я, товарищ командир.

Уж не немецкий ли лазутчик, думаю. Оказалось, это связистка с НП соседнего артполка.

— Носят тебя черти по такой погоде! — говорю строго. — Дорогу домой найдешь?

— Да я вся мокрая и не знаю, куда идти.

— У меня нет провожатых. Как выйдешь из блиндажа, поворачивай направо, в ста метрах — ваш НП.

А она дрожит вся и просит:

— Я боюсь. А можно у вас погреться?

— Тогда снимай свою мокроту и погрейся, — сжалился я.

— У меня и гимнастерка мокрая, и в сапогах полно воды. Ты понимаешь, она настолько замерзла, что руки не слушались, и сидя, в тесноте никак шинель не могла снять.

— Давай помогу, — предлагаю, преодолевая, так сказать, служебный барьер. Ты знаешь, со своими телефонистками я всегда обращаюсь подчеркнуто строго, чтобы не распускались, хотя и оберегаю, к себе на передовую не беру.

Когда верхняя одежда была снята и по плечам ночной пришелицы раскинулись черные кудряшки, на меня, в свете тлеющей печурки, стыдливо глянуло красивое, хотя и заплаканное личико, а в хрупком теле угадывалась приятная фигуристость. Я подбросил дровишек и, чтобы не смущать ее, откинулся на лежак, укрылся с головой шинелью. Конечно, сквозь прорези петлиц мне хорошо была видна ее спина. Она оглянулась и, убедившись, что не смотрю на нее, стала быстро снимать мокрую гимнастерку. Круглые покатые плечи и голые руки мягко зарозовели в отсветах пламени. Она повесила на протянутый перед печуркой кабель свои вещи и, свернувшись калачиком, легла на соседний лежак, продолжая дрожать всем телом. Я снял с себя шинель и укрыл ее сверху.

— А как же вы? Вам же холодно!

— Не могу же я тебя голую под шинель взять.

— А мне все равно холодно, — по-детски пожаловалась она.

— Тогда иди ко мне, и будет тебе от меня тепло.

К удивлению, девушка перепрыгнула на мой лежак и, прижавшись мокрой грудью к моей спине, продолжала мелко дрожать. Скажу тебе откровенно, продолжал мой товарищ, страшновато мне было, да и стыдно немного. Я хоть и храбрился, а на самом деле никогда ранее ни с одной девушкой так близко не бывал.

— Это я из-за вас так промокла, все искала вас — думала, уже не найду. Обидно было бы. Конечно, меня накажут. Ну и пусть! — призналась она.

— Да откуда же ты меня знаешь?

— А вы приходили к нашему командиру, вот я вас и видела.

— Я тоже тебя вспомнил. А почему ты тогда под дождем сидела?

— А не могу я с подполковником вместе сидеть, он привязывается ко мне. Нужен он мне, старый. Мне хотелось на вас посмотреть. Понравились вы мне, вот я вас и искала. А вы хотели прогнать меня.

— И вы мне тогда понравились, — перешел я тоже на «вы», разговаривая уже на равных, а не как офицер с солдатом.

Потом старший лейтенант, не касаясь деликатных подробностей, в общем плане рассказал мне, как они перестали бояться друг друга, как подружились.

— В общем, — закончил он, — высушил я ее, угостил чаем, и уже утром она ушла на свой НП. Вот я и говорю: есть на свете справедливость!

Потом Галя еще несколько раз навещала моего друга. Она всем нам понравилась, и мы всегда ждали ее прихода.

Кончились дожди, засветило яркое молдавское солнце. Меня назначили командиром дивизиона, и я стал чаще бывать у соседа-подполковника. Вел он себя грубо, высокомерно, даже чванливо. В глубине души я порадовался тогда, что девочка ускользнула от него. Но он жестоко отомстил ей. Направил ее на передовой наблюдательный пункт, который особенно часто обстреливался немцами.

Через неделю мы с горечью узнали, что Галя погибла.

Все мы тяжело переживали смерть девушки, а старший лейтенант не находил себе места. Пока мы стояли на этом плацдарме, Бобров носил на могилу Гали цветы. Это были дикие маки, которых так много было в ту весну около наших окопов.

Безрассудство генерала Миляева

На войне мне часто приходилось выполнять самые опасные боевые задания: идти за «языком», когда никто из разведчиков-специалистов не смог его добыть, а несколько поисковых групп как в воду канули, ушли и не вернулись — гадай, что там случилось, чтобы не повторить их ошибку; ползать дождливой ночью через минное поле и колючую проволоку к немцам; поднимать в атаку роту на неприступный немецкий ДОТ; с одной батареей противостоять двум десяткам фашистских танков. И все это я делал вместе со своими подчиненными, которые верили в меня и надеялись на мой боевой опыт. Они знали, что делать это необходимо, невзирая на смертельную опасность.

Но когда на плацдарме за Днестром я получил приказ командира артполка выбросить среди бела дня на открытое место, обстреливаемое с трех сторон немцами, гаубичную батарею на прямую наводку, я пришел в ужас! Это означало отдать батарею на съедение противнику! Едва покажутся четыре груженные снарядами машины с орудийными расчетами в кузовах и с прицепленными к ним тяжелыми гаубицами, немцы отовсюду и из всего, что стреляет, откроют по ним уничтожающий огонь. Мои батарейцы не успеют даже привести орудия в боевое положение, сделать хоть один выстрел под градом пуль, снарядов и мин. Да и куда они стрелять-то будут, совершенно не зная местности и противника?

Первый раз в жизни я, молодой командир дивизиона, возразил полковому командиру по поводу целесообразности этой затеи:

— Зачем же понапрасну губить орудия и людей?