Читать книгу - "Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев"

знать. Но танки ползли, а артиллерия молчала. И от этого не по себе становилось каждому. Хоть и гранат полно, а страх перед ползущей на тебя громадиной сидит внутри, давит и давит.

Это в горячке боя можно с голыми руками на танк броситься, а сейчас все напряглись и смотрят, куда поползёт грохочущая машина.

Ротный прошёл вдоль окопа не пригибаясь. Шел так, словно никаких танков и в помине не было, и не приказывал, а спокойно говорил:

– Проверить гранаты.

И второе появление ротного и спокойные слова понравились всем. Сразу видно – свой человек, не штабист чернильный, зря людей гробить не даст. Одно слово – окопная душа.

Вдруг затараторил «максим», танки, повернув в его сторону свои хоботы, плюнули осколочными. Пулемёт на короткое время замолчал и, казалось, уже не проснётся. Но «максим» ожил вновь, и поредели цепи фашистов.

И снова немецкие танки стрельнули, желая навечно успокоить и пулемёт, и прислугу. И вздыбилась земля в том месте фонтанами, и показалось всем, что никого живого не должно остаться там.

Но ожил, ожил «максимушка», ожил… И полоснул по успокоившимся немцам. И тошно им стало. Не от того, что он корёжит и рвёт их плоть, а от того, что не могут они никак его порешить. И такая злость их взяла, что всё, что только могло стрелять с их стороны, полетело в сторону пулемёта.

Но он не умолкал ни на минуту. И проснулась наша артиллерия и ударила по танкам, потом по пехоте.

Но пересилили себя немцы и, несмотря на павших, не останавливаясь, продолжали бежать.

А танки, забыв про пулемёт, поворачивая орудия то влево, то вправо, искали позиции артиллерии, и обнаружив, без перерыва стреляли и стреляли.

И там, где стояли орудия, земля поднялась вверх, словно полетела на небеса, и души артиллеристов тоже было рванулись вверх, но где-то на середине опомнились и вернулись к своим орудиям и стреляли часто и долго. Так что немецкие танкисты и опомниться не успели, как уже половины танков не стало, и пехота, бежавшая за ними, нахлебавшись крови, залегла.

И всё-таки один танк прорвался. Он был из ремонта, а экипаж молодой, необстрелянный. Болванка разнесла голову водителю и разворотила моторное отделение. Танк, истошно взвизгнув умирающим мотором, замер. Оставшиеся в живых вылетели из танка и припали к земле, но это не спасло их. До того озлобились наши, что, попади к ним немецкие танкисты, голыми руками бы задушили и не посовестились. А так как немцы были не очень далеко, каждый считал своим долгом прицелиться и выстрелить в ненавистные чёрные мундиры. Так что трое оставшихся в живых успокоились сразу и остались лежать на нейтральной полосе возле застывшего танка.

Наступавшие немцы отползли за холмы зализывать раны. А народ, радуясь маленькой победе, потянулся за кисетами, сладковатый дым разлился по окопам. Бойцы успокоились и расслабились. Каждому хотелось хоть на мгновение отстраниться от ненавистной войны.

После боя Палыч, всё время наблюдавший за Иваном, переменил своё мнение о нём. И в знак особого расположения достал кисет, протянул Ивану и сказал улыбаясь, как старому, приятному знакомому:

– Угощайся.

Иван посмотрел на него, взял кисет, расправил листок газетной бумаги и, взяв щепотку табаку, ответил, кивая головой:

– Благодарствую.

С этого момента наметившийся между ними холодок прошел. И Палыч, и Иван осознали, что делают одно дело, а дуться друг на друга не время и не место.

Когда все докурили и, расслабившись, хотели, чтобы немец оставил их в покое и сегодня больше не наступал, а если и наступал, раз он без этого не может, то не здесь, а в другом месте.

Но немец пошёл на них. И как ни геройствуй, как ни кричи, что не страшно, это только видимость и бравада, а душа трепещет. Ей не по себе. Ведь не в гости немцы к ним идут. Там, там за спиной Ивана и Палыча – Сталинград и Волга.

Каждый немецкий солдат считал, что, как только дойдёт до великой реки, война кончится. Не может же она тянуться вечно, и поедет он домой к своей фрау, и будет в кругу семьи рассказывать детям, как он одолел русского Ивана и вышел к Волге. Сталинград близко и Волга рядом, но никак не удаётся одолеть упрямого русского.

И Палыч, кивая на ползущие танки, сказал Ивану:

– Мало мы их, гадов, покрушили…

Иван согласно кивнул головой.

И спокойствие закончилось, и с немецкой стороны загрохотало. У артиллерийских позиций немецкие снаряды в который раз перемешивали землю. Но не было там нашей артиллерии. Она уже на запасных позициях. Молчит и ждёт, когда немецкие танки подползут поближе, чтобы наверняка, с первого раза.

И каково немцу, сидя в гудящем танке, смотреть в перископ и думать, что сейчас влепят в тебя снаряд, и охнуть не успеешь, как окажешься перед богом.

Вдруг грохнуло с нашей стороны, и два немецких танка остановились и задымили. Артиллеристы, чтоб сомнений не было, влепили ещё по снаряду в остановившиеся танки и переключились на другие.

Немцы бежали за танками, хоть и страшно, когда болванка, соскользнув с брони, отлетала в сторону, но на открытом месте пулемёт скосит и охнуть не успеешь. А бежать за танками – как-никак, а от пуль закрыты.

Один за другим остановились немецкие танки и стали отползать назад. И только один танк рванулся вперёд. Не ожидали наши артиллеристы такой наглости. А он уже возле первой линии окопов, перескочил через них, видно, артиллерию хотел порушить. И от страха все замерли, вжавшись в стенки окопов.

Так близко танк Митька увидел впервые. Тяжелая машина проскрежетала, пролязгала гусеницами над его головой, обсыпала землёй, а его не задела. Очухался Митька, крикнул тонким испуганным голосом:

– Получи, гад.

И холодея метнул на танк противотанковую. Тяжелая она, далеко не кинешь. А сам мигом упал на дно окопа.

И такой грохот раздался, словно большой снаряд разорвался рядом с окопами. Но не содрогнулась земля.

И после этого наступила тишина, нет, не полностью, где-то ещё стреляли, но после этого взрыва эти редкие выстрелы уже не шум.

Никто не видел, да и никто не смотрел, как граната полетела в сторону танка, а Митька на дно окопа. Ведь противотанковая грохнет так, что мало не покажется.

И махина вдруг вздыбилась вверх, осела и замерла, и из неё показались язычки пламени, словно кто-то внутри развёл костёр.

Все с осторожностью выглянули из окопа и, не сговариваясь, разом посмотрели на Митьку. А он, смущённый всеобщим вниманием, чувствовал себя немножко