Читать книгу - "«Тихие» американцы - Коллектив авторов"

доказанным, неопровержимым фактом. Девять долгих месяцев шло тщательнейшее расследование каждого преступного шага, каждого преступного действия, каждого преступного намерения или подготовки к нему. На одну чашу весов легли поступки, а на другую лишь помыслы, ибо первые имеют противоправное содержание, а вторые не наказуемы. В материалах следствия не осталось ни одной позиции, которая вызывала сомнение. Осталось лишь то, что было подтверждено самим Казачковым, свидетелями и документами. Ну хорошо, а могло ли все это если не быть совсем, то хотя бы не доведено до такой крайней степени? Наверное. Если бы…

Мы — о бдительности, которая не есть синоним подозрительности, но которая сродни таким понятиям, как заинтересованность, забота, внимание. Касается ли это судьбы Родины в целом или каждого человека в отдельности. Благополучия всего нашего огромного хозяйства или крохотного цеха. Бдительность, о которой речь, — это собственная настроенность, восприимчивость ко всему, с чем неблагополучно и внутри, и вокруг нас, с ближними и дальними, со знакомыми и чужими. Отсутствие такой бдительности — это равнодушие.

А тут порою, что скрывать, не все у нас бывает складно. Разве не было видно чуть ли не с первых самостоятельных шагов Михаила Казачкова, что нормы его жизни, мягко говоря, отличаются от общепринятых? А реакция? Ироническое отношение к нему в институте, в лучшем случае — отчужденность, нередко — и мы в этом уже убедились — стремление использовать его, казачковские, «слабости», чтобы избавить от лишних хлопот себя.

Случай с таможней. В коллективе его даже не обсуждали. Отдел кадров лишь попросил Казачкова написать объяснение. Он «объяснил». На том все кончилось. Кончилось, по сути, формально. А ведь милиция возбудила против Казачкова уголовное дело. Однако он выкрутился, доказал свою непричастность. И в дальнейшем, по разным другим поводам и в других обстоятельствах, Казачков попадал в поле зрения органов правопорядка. Но не был пойман за руку — и не вор. И всех это успокаивало, хотя должно бы насторожить его жену, друга.

Казачков был отнюдь не безвинным ягненком. У него была довольно гибкая тактика поведения. Все тихо — Казачков предприимчив и активен; сгущаются тучи — он тише воды и ниже травы. Взять его за руку было не так-то просто… Природные данные и семья развили в нем комплекс исключительности. Комплекс, который вырос в порок и полностью подчинил себе Казачкова.

Казачкову легко давались коммерческие махинации. Достижения в сфере спекуляции и уголовщины он объяснял собственными заслугами и талантом. Коллеги деликатно попробовали поставить ему в укор научное бесплодие — он воспринял однозначно: завидуют и потому не дают хода. У Казачкова появился комплекс неудовлетворенности. Но участью гениев, которых не понимают, Миша довольствоваться не хотел. И пришел к выводу, что ему здесь душно, тесно. В этом коллективе. В этой стране. На этой земле…

Мыслью уехать за границу Казачков поделился с женой. Осторожно, вскользь, чтобы в любой момент можно было обернуть в шутку. Татьяна Васильевна не воспылала негодованием, правда, и не бросилась в восторге мужу на шею — отнеслась спокойно.

— Может, и вправду там нам будет лучше, — согласилась она. — Как-никак оба с высшим образованием.

Практичный и хваткий, он понимал, что там ему вряд ли удастся воспользоваться простодушием и добротой людей, понимал, что там будет мало справки из жэка, что он единственный кормилец в семье и потому не может быть уволен даже по сокращению штата. Казачков Михаил Петрович отлично разбирался не только в магнитофонных системах — в социальных тоже. И, зная, что не отягощен научным багажом, логично рассудил: нужен багаж иного свойства. Багаж, который позволит обществу, куда он стремится, оценить, сколько он, Казачков, стоит.

У него стали меняться не только масштабы операций, но и их содержание и даже стиль. Он сделался более взыскателен к выбору предметов для торговли. Часть вещей пытался переправить через границу не для продажи, а чтобы, оказавшись там, вступить во владение ими. Если клиент внушал доверие, он говорил ему, что предпочитает подождать и получит деньги там. Все — там, все — будущее… Стал меняться и круг его зарубежных знакомых. Все больше в поле зрения попадают люди, примыкающие к дипломатическим кругам, имеющие солидные связи, то есть способные как-то ему помочь. Он заручается согласием одного, поддержкой другого, протекцией третьего… Оказывает большие и малые, в зависимости от обстановки, услуги.

Вот что рассказывал сам Казачков (из протокола допроса):

— Александр Коновалофф — атташе по вопросам культуры и печати Посольства Бельгии в СССР. У меня было с ним пять или шесть встреч. Большей частью в сквере возле посольства, одна в кафе «Националь». Я хотел заинтересовать его, поскольку рассчитывал на помощь с выездом. Предлагал рисунки одного ленинградского художника, вещи, книги. Коновалофф сказал, что финансовая сторона его не интересует. Попросил ноты церковных песнопений. Я обещал. Я попросил его передать моему другу Владимиру Велле кое-какие из его документов, а у него, у Велле то есть, взять деньги, которые я когда-то дал ему в долг, и привезти их мне. Просил, чтобы Коновалофф свел меня с кем-нибудь из своих знакомых, кто поедет за границу раньше его. Обычно Коновалофф отвечал на мои вопросы не сразу, а при следующей встрече. Не знаю, может, консультировался. Я предлагал ему более тесные контакты, но он уклонялся. Говорил, что в посольстве уже есть представления нашего МИДа по поводу того, что Коновалофф занимается деятельностью, не совместимой с дипломатическим статусом. А второй раз ему бы попадаться не хотелось…

Из материалов другого допроса Казачкова:

— Андрэ Голованов — представитель одного из зарубежных банков в Москве. Встречался с ним не меньше десяти раз. Познакомился через Владимира Велле (он тогда еще не уехал). Пользовался уже отработанным способом связи — звонил по телефону и, ничего не говоря, клал трубку. Это означало, что через 15 минут мы должны встретиться в условленном месте. Обедали в ресторане на Чистых прудах. Как-то в вестибюле театра «Современник» он передал мне магнитофон «Сони», присланный из Парижа Владимиром Велле. Одна из встреч была на похоронах отца Велле. Я попросил Голованова отвезти Велле письмо, но он отказался, сказал, что лучше выучить его наизусть. Письмо касалось моих требований к Велле вернуть долг. Я, в частности, хотел, чтобы он прислал через Голованова десять тысяч американских долларов. У нас с Головановым была договоренность: по телефону мы говорим только по-английски, я называюсь Бронштейном…

На первый взгляд — лишь бытовая возня вокруг тряпок, статуэток, псалмов. Но лишь на первый взгляд. По сути — незаконные встречи, противоправные действия, контакты со связными, которые способны