Читать книгу - "Человечность - Михаил Павлович Маношкин"

Ночь взорвалась. Залаяли голоса, затопали сапоги, заплясали огни.

Семен отбежал назад и остановился: внезапная слабость сковала ему тело, ноги обмякли. Уже лежа на земле, он попытался понять, что произошло, но боль заслонила звуки и притупила мысли. Он так и не догадался, что пуля попала ему в сердце.

Жомов пробежал мимо знака, оставленного на опушке Семеном. Когда он понял это, навстречу грохнули выстрелы. Лес глядел на него огромной черно-желтой пастью. Жомов в отчаянии полоснул по ней длинной-длинной очередью и бросился в поле. Здесь его обожгла боль. Он упал, пополз. Каждое движение отдавалось болью, глаза заволок туман, пропала мысль, все пропало. Жомову стало обидно до слез. Он собрался с силами и крикнул так громко, как мог, — ему отозвалось эхо, долгое и звонкое…

Жомов лежал, запрокинув голову, широко открыв глаза. Губы у него беззвучно дрогнули и застыли.

Луна больше не показывалась.

* * *

Дон. Красноармейцы пили пригоршнями, пили из касок, споласкивали лица. А как много высыпало на берег: целый батальон! Он отовсюду набирался по капле и вот потоком скатился к Дону.

Река напоила людей, успокоила их разгоряченные тела и тут же встала перед ними безмолвной и опасной преградой. На берегу — ничего, кроме лозы. Люди связывали с Доном слишком много надежд и теперь были будто обмануты им.

Здесь, на берегу, полковой комиссар остро почувствовал, как нелегко быть командиром. Он боялся, что красноармейцы заметят его бессилие, и тогда случится непоправимое: кто может плыть, бросится в воду…

— Товарищ полковой комиссар, половину людей лучше поставить в охранение!

Храпов понял, почему Вышегор предложил это: чтобы занять бойцов, не дать им в растерянности топтаться на берегу.

— Да-да… Босых, еще одну роту в охранение!

Босых повел красноармейцев. Шли неохотно, оглядывались: а как с переправой?

Вдали засветилось небо, забухали разрывы. Левее охранения изредка вспыхивали ракеты, пулеметчик не спеша отбивал «чечетку»: та-та, та-та-та.

Наконец, томительная неизвестность кончилась: по цепи передали, что обнаружена линия телеграфных столбов.

* * *

Саша Лагин лежал в цепи. Говорить не хотелось. Не хотелось возвращаться к одному и тому же — к переправе. Мысль искала какую-то нервущуюся нить… И за Доном будут бои и еще на многих реках и переправах. Придется отвоевывать села, города, тысячекилометровые пространства у тех самых немцев, которые вот-вот нагрянут сюда. Это и есть простая истина, ради которой они лежали в охранении. Уходить-то, собственно, некуда и рассчитывать на лучшее место нечего: там будет так же… Пока идет война, все это будет повторяться. Где сейчас ты, тут и твое место. Женька Крылов сказал бы: «Не считай лесом лишь тот лес, который за лесом…» Женька-романтик умел говорить мудрые слова. Однажды он пожелал: «Хорошо бы испытать все, понимаешь, буквально все, а потом встретиться, через много лет». Он как в воду смотрел…

Рядом тихо переговаривались ребята из третьего взвода. Их осталось четверо — Малинин, Прошин, Ляликов и Переводов.

— А как ты попал к Босых?

— Мы Курочкина выносили — я, Клюев и Ванюшин, — его в бок ранило, вот сюда. Принесли в кусты, а он готов, не дышит. Тут опять немцы, мы еле ушли, от своих отбились. Потом Босых встретили…

— А Клюев с Ванюшиным?

— Ночью потерялись…

— Говорят, Писецкого видели, убитого…

Ребята помолчали.

— Утро скоро…

Да, скоро, а переправы еще не было, и говорить о ней не хотелось. Откуда-то издалека, из полузабытого мира, донесся голос Ляликова, приковал к себе Сашино внимание, будоража сокровенное, невысказанное…

Послушай… нас одной судьбы оковы

Связали навсегда… ошибкой, может быть,

Не мне и не тебе судить.

Ты молода летами и душою,

В огромной книге жизни ты прочла

Один заглавный лист, и пред тобою

Открыто море счастия и зла.

Иди любой дорогой,

Надейся и мечтай — вдали надежды много,

А в прошлом жизнь твоя бела!

Мысли, чувства и образы поэта, такие далекие и в то же время удивительно близкие, с особой остротой воспринимались здесь, на грани жизни и смерти, когда каждое мгновенье содержало в себе неопределенность, неустойчивость, угрозу…

Но иногда какой-то дух враждебный

Меня уносит в бурю прежних дней,

Стирает в памяти моей

Твой светлый взор и голос твой волшебный…

* * *

Телеграфные столбы валили одновременно на участке в несколько сотен метров. Столб окапывали саперными лопатками, раскачивали, вытаскивали из земли и торопливо несли к воде, где вязали плоты. Проволоку разрывали руками, сгибая и разгибая, пока не разламывалась. Два мотка были уже готовы, а старший лейтенант Савельев требовал еще: от этой нити зависела скорость переправы.

Работали и бойцы, и командиры. Полковой комиссар Храпов вместе с саперами стоял в воде, подтягивал и вязал бревна. На берегу вкопали столб, к столбу привязали конец троса, а трос пропустили сквозь проволочные кольца на плотах.

— Готово?

— Готово!

— Саперы по местам!

По мере того, как плоты будут отдаляться от берега, саперы начнут разматывать трос. На той стороне они подтянут плоты вверх по течению, пока трос не станет перпендикулярно к берегу. Тогда они вроют в землю еще один столб и туго закрепят другой конец троса.

Первую партию составили саперы и группа разведки со старшим лейтенантом Босых. Саперы закончат работы, а Босых обследует местность и выставит охранение.

Плоты тяжело отвалили от берега. Красноармейцы саперными лопатками гребли поперек течения. Приглушенный голос командовал: «И-и раз… И-и два!»

Когда плоты скрылись из вида, на берегу стало пустынно и одиноко. Людям теперь не оставалось ничего, кроме ожидания и неизвестности. Вдруг плоты не вернутся или вернутся слишком поздно? Минуты бежали, небо на востоке вот-вот начнет предательски бледнеть.

Вышегор сполоснул лицо донской водой, поднялся на берег. Позади неотступно следовал Филатов. Теплое чувство к пареньку заставило Вышегора обернуться:

— Ну, все в порядке!

Навстречу ему поднимали головы бойцы охранения.

10

И ЧЕЛОВЕК ПОЕТ ЛЕБЕДИНУЮ ПЕСНЮ!

Лейтенант Фролов кратчайшим путем спешил к Дону. За спиной, все ближе, рокотали моторы.

Группа миновала поле, достигла кустов, скатилась в овраг. Потирая ушибленную ногу, Фролов выбрался на противоположную сторону. Впереди опять было открытое место, за ним темнел кустарник.

— Туда!

Успеть перебежать поле — это единственный шанс. Пять, двадцать, сто метров… Склон. Лощинка, еще немного, еще чуть-чуть… Не успели! Ночь раскололась. Промелькнула испуганная птица.

Фролов плюхнулся на