Читать книгу - "Прямой наводкой по ангелу - Канта Ибрагимов"

А к дому Мальчика уже дважды приезжали какие-то важные люди — комиссия; будто бы дом, да и весь квартал, будут спешно восстанавливать. А свет и газ обещают подвести в первую очередь. Словом, перемены к лучшему налицо. В городе практически не стреляют, даже ночью. Бага, конечно же, где-то здесь, изредка появляется, но он не тот взбалмошный джигит, ожидающий своего часа реванша. Нет, видно, как говорит Роза, у него тоже приказ — «не высовываться», в общем, жизнь потихоньку налаживается, уже и аэропорт и железнодорожный вокзал в действии, кое-где и школы функционируют.

По велению бабушки решено Мальчика отдать в школу с нового учебного года, а сейчас все силы на музыку. И мало того, что ныне телевизор влечет к себе Мальчика, на улице весна в разгаре, и он рвется туда, все время порезвиться на природе хочет. И вроде глядит он в нотную тетрадь, а одним глазом все время к окну его манит: там солнечные зайчики прыгают, воробьи неугомонно щебечут, перекрывая городской шум, а набережная Сунжи хоть и разбита и фонтан уныл, — все же порхают там уже бабочки и всякая иная насекомая живность, природа влечет к себе. Многое что еще отвлекает Мальчика от занятий, а тут какой-то разговор затеяли прямо под окном, и якобы прозвучала фамилия бабушки.

— Ты не отвлекайся, сиди, — как строгий педагог сказала бабушка Мальчику, сама подошла к окну и, издав какой-то гортанный непонятный звук, чуть отпрянула, потом медленно, очень осторожно выглянула вновь и словно оцепенела.

Удивительное дело — ровно полвека назад, в конце ее первой в жизни войны, она впервые увидела этот, с виду грязный мешок из грубой мешковины, и сразу же догадалась, что в нем находится скрипка; и даже не будучи при ней, эта скрипка приносила ей постоянно немалые проблемы, словно проклятие. И надо же было такому случиться, вроде все давно прошло, улеглось, и о скрипке и о ней самой все всё позабыли, а она — скрипка, под конец и этой, уже второй ее войны, вновь так неожиданно объявилась.

Невольно вспоминая прошлое, Анастасия Тихоновна, очень долго, будто изучала, смотрела на этот злосчастный мешок, лишь потом, медленно, перевела встревоженный взгляд на пришельца. Конечно же, годы взяли свое, и встреть она этого пожилого мужчину в толпе, может быть, и не узнала бы. Однако это был Женя, и несмотря на возраст (она сравнила с собой) он здорово сохранился; еще румянец на щеках, и хоть очки, а глаза еще ясные, живые, и волосы, не такие же густые, да как и раньше, рыжие, выкрашены — к чему? Вот только ссутулился, а так — просто молодец — войны его не коснулись, видать, хорошо жил. И бабушка Учитал, как ее называл Мальчик, никогда прежде вроде бы такого за собой не замечала, а сейчас, увидев некогда нареченного перед Богом, она его не то чтобы еще больше возненавидела, она его просто стала презирать, как человека.

Однако, хоть и поздно, и ей это ныне ни к чему, он все-таки явился, и явился не куда-нибудь, а в неспокойный город Грозный, и инструмент привез. Может, совесть под конец жизни появилась? В любом случае он под окнами, ищет ее, и ей не хотелось бы, да деваться некуда.

— Вы не меня случайно ищете? — специально не называя ни старую, ни новую фамилию, официальным тоном крикнула Афанасьева.

Он явно опешил, на лице гримаса, то ли боль; и, вроде бы, уже видел он ее по телевизору, да, наверное, он воочию до сих пор представлял ее молодой, красивой, а тут — дряблая старуха. Право, длилось это мгновение; как заправский артист, он в момент преобразился, уж очень широко, по-родственному улыбнулся, сделал театральный жест поклонения кавалера, и, словно молодой ухажер:

— О! Настя! Анастасия! — не вписывающаяся в окружающую разруху напыщенность интонации.

Так получилось — в этот день на обед и Роза с работы пришла. В честь столичного гостя все, что было, на стол выложили. Да гость оказался чересчур разборчив в еде. В последние годы он потребляет лишь мед, творог, кисломолочное, только не молоко, а в основном, предпочитает свежие овощи и фрукты. Из перечисленного в наличии репчатый лук, капуста, и та квашеная.

— Вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, — все время улыбается гость, но видно, что это ему дается с трудом, и он даже к кружке прикасается с некой брезгливостью. — Я частенько голодаю целыми неделями. Пью, как сейчас, лишь кипяченую воду, — он сделал глоток, сморщился.

— А вы, Анастасия, не пробовали голодать? В нашем возрасте очень полезно, — он сделал еще один глоток кипятка со свистом.

— Вот только вода здесь со странным вкусом и,… запашком.

— А это Сунжа так пахнет, — пояснил Мальчик.

— Вы из реки воду пьете? — смятение на лице гостя, больше он к кипятку не притронулся, твердо перешел на «весьма полезное» сухое голодание.

Обычно и во время еды бабушка что-то передавала, учила Мальчика жизни. На сей раз она и слова не проронила. А Розе неудобно, даже стыдно, гостя не так на Кавказе встречают:

— Мальчик, пойдем на базар, — предложила она, — для гостя особую еду купить надо. Когда остались одни, приезжий подошел к окну, особо не высовываясь, долго осматривал панораму разрушений:

— Да-а, не ожидал я, не ожидал я такого увидеть, — наконец сказал он, хрустнув при этом костяшками пальцев.

— Что, не ожидали меня такой найти? — наконец заговорила Афанасьева.

— А ведь вы и по телевизору меня, вроде, видели.

— Да нет, что вы! — не оборачивается гость.

— Я о городе, как после войны.

— А что ж здесь, если не война?

— Ну, по телевизору все как-то иначе.

— Красивей, моложе.

— Я о городе, — он кашлянул, обернулся.

— Как-то гуманней, — подошел к столу, и совсем иным тоном вновь переходя на «ты».

— Настя, Анастасия, здесь жить просто невозможно. Как ты здесь, в этой дыре очутилась и застряла?

— Не без вашей помощи, — сдавленно-утробным голосом.

— Моей?! — он напустил мину непонимания на лицо, но видя, что на него даже не смотрят, сказал задумчивое: «м-да», скрипя старым диваном, сел напротив нее.

— Настя, если можешь, прошлое забудь, прости. Гм, я приехал, а сюда мало кто посмеет сунуться, искупая свои грехи и надеясь вызволить тебя из этого ада.

— И давно вы стали ад и рай признавать, — едва заметная ирония.

— Насколько помню, вы, да и ваши родители — убежденные атеисты. Даже венчаться со мной еле согласились.

— Времена были иные, коммунизм!

— Времена те же, «коммунизм» переиначили, просто вы состарились, и волей-неволей думая о грядущей смерти, и там хотите теплое местечко ухватить.

— Я вас не узнаю, не ожидал! — вскочил гость.

— Вы были в тюрьме. А времена были, действительно, страшные, послевоенные. Сталинизм! Всюду сыск.

— И как же вы умудрились вместе со скрипкой скрыться? — уже не ирония, а сарказм в ее тоне.

— Настя, — он вновь сел, нервно теребя пальчиками, долго молчал, взял кружку, но пить не стал, и совсем потупившись, согнувшись, пуская слезу, стал говорить о прошлом, да совсем не так, как это знала Афанасьева.