Читать книгу - "Мой дед расстрелял бы меня. История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов - Дженнифер Тиге"

На следующий день я собрала вещи и уехала в Тель-Авив. Ночью, после ссоры с Шимоном, я позвонила Ноа.

Шимон не пытался со мной связаться. Спустя пять дней я отправилась в турагентство и забронировала билет на самолет в Германию на утро. Ложась спать, поставила будильник на половину пятого.

Я проснулась от того, что солнце светило мне в глаза. Зажмурилась. Перед кроватью стояла собранная сумка. Из кухни доносился стук. Я поднялась и просунула голову в дверь. Ноа, стоя у плиты, радостно мне помахала. После того как мы вместе позавтракали, я пошла в языковую школу для иммигрантов и записалась на курсы иврита.

* * *

Ноа вспоминает, как Дженнифер в слезах стояла в дверях ее тель-авивской квартиры с сумкой в руках. «Она потеряла голову от любви к Шимону и находилась в полнейшем раздрае».

Когда в день отъезда рано утром зазвонил будильник, Ноа пыталась разбудить подругу: «Дженни повернулась на другой бок и пробурчала, что устала».

Ноа смеется, вспоминая то утро: «Вот так однажды проспишь — и останешься в Израиле на четыре года!» О Дженнифер она отзывается как об очень эмоциональной личности, склонной к порывам. «Дженни сразу изобрела свой иврит, мы тогда изрядно веселились».

По ее словам, с Дженнифер приятно проводить время и говорить по душам. «Познакомившись в Париже, мы сразу сблизились. У нас такая необыкновенная дружба, полная удивительных событий и безумных совпадений. Я всегда ей говорила, что она проспала самолет по велению судьбы».

* * *

Иврит относится к семитским языкам. В отличие от английского и французского, в случае с ивритом у меня никак не получалось освоить слова. Учительница в ульпане (языковой школе для новых иммигрантов) старалась изо всех сил. Она ухитрялась объяснять слова с помощью жестов и мимики. Если кто-то не понимал, что такое «лежать», она ложилась на кафедру. Через какое-то время я все же начала воспринимать на слух простые диалоги, но долго не решалась заговорить. Сложная грамматика то и дело приводила меня в отчаяние.

Я поселилась на Рехов Энгель в трехкомнатной квартире, которую делила с актером по имени Цахи. В профессии он на то время особого успеха не добился, а вот женщины его боготворили. Ему было чуть за тридцать: светловолосый, обаятельный, образованный. Нас часто принимали за пару, но я относилась к Цахи как к брату. Мы вместе готовили, а когда мыли посуду, играли в города. Соседи постоянно менялись, но мы с Цахи составляли костяк.

После окончания языковых курсов я подала документы в Тель-Авивский университет на направления «Ближневосточные исследования» и «Африканистика». Когда я увидела в почтовом ящике письмо о поступлении, у меня камень с души упал. Прежде будущее казалось мне туманным, а теперь все решилось: я буду учиться в Израиле!

Лекции я посещала вместе с израильтянами. Профессора говорили на иврите, поначалу я мало что понимала и тратила много времени на перечитывание своих записей. Экзамены можно было сдавать на английском. На «Ближневосточных исследованиях» я вдобавок учила арабский и переводила отрывки из Корана. Часто до поздней ночи сидела за плохо освещенным столом, склонив голову над книгами.

У меня появился новый парень, Элиас. На занятиях по арабскому он сидел позади и все время пялился. Однажды мы разговорились во время перерыва и быстро нашли общий язык. Вскоре я вручила ему ключи от квартиры. Я пыталась забыть Шимона, но у меня не получалось.

Оставшееся свободное время я проводила с Ноа и Анат, с которой тоже сдружилась. Тихая и заботливая, Анат всегда была рядом. Однажды я поехала на Синай, бедуины в пустыне напоили меня чаем, и я подхватила сильную инфекцию. Вернувшись в Израиль, несколько дней пролежала в больнице. Меня выписали со слабостью и с температурой. Ко мне приехала Анат и начала дежурить у моей постели. Она готовила куриный бульон, часами простаивая у плиты.

Анат поражала меня скромностью и неприхотливостью. Позже она переехала к Алону, который жил рядом с Эйлатом в кибуце, откуда я быстро сбежала. Сейчас Анат работает медсестрой. Лучшей профессии для нее не придумать.

* * *

Анат рассказывает, как она часами бродила с Дженнифер по Тель-Авиву: «Мы долго болтали — об израильской политике, о мужчинах. Я специально надевала туфли на платформе, потому что я маленькая, а Дженнифер высоченная. Когда мы вместе гуляли, на нас постоянно обращали внимание. На пляже Дженнифер принимали за профессиональную баскетболистку. Модельные скауты завлекали ее на фотосессии, но она отвечала: „Извините, у меня учеба“. Она никогда не была милой наивной девочкой. Дженнифер крепко стояла на ногах и, казалось, знала, чего хочет. Столкнувшись с проблемами, люди часто к ней обращались за помощью».

* * *

Я много времени проводила в Тель-Авивском Гёте-Институте. В те годы немецких газет в интернете не было. В библиотеке я брала книги целыми стопками, изучала литературу по Холокосту, сионизму и Ближневосточному конфликту. Скоро меня знал весь институт. В конце концов мне предложили работать в библиотеке на полставки. Я приходила туда утром, а вторую половину дня проводила в университете.

Как правило, в Гёте-Институт молодые израильтяне приходили на курсы немецкого языка. Но там были и люди в возрасте, пережившие Холокост. Они хотели снова читать по-немецки и слышать немецкую речь. О прошлом они не рассказывали, но я замечала татуировки с цифрами. Сначала я смущалась: меня не покидало ощущение, что мне нужно извиняться, поскольку я немка.

Темная кожа была хорошим прикрытием. Обычно посетители Гёте-Института принимали меня за американку или за эфиопскую еврейку, они тогда хлынули в Израиль. Но как только я начинала свободно говорить по-немецки, становилось ясно, что он мне родной. Когда я рассказывала однокурсникам, что я немка, они вылупляли глаза. Как это меня забросило в Германию, спрашивали они. Им было непонятно, как я туда попала.

У некоторых приходивших в Гёте-Институт людей, которые пережили Холокост, были проблемы со зрением. В свободное время я к ним подсаживалась и читала вслух немецкие газеты и романы.

Теперь, много лет спустя узнав историю своей семьи, я с теплом вспоминаю, как читала тогда этим пожилым людям. Мною не двигало чувство вины, чтение им доставляло мне удовольствие. Я и не подозревала, что мой дед уничтожал евреев.

Регулярно приходили две пожилые дамы. Они расспрашивали меня про учебу, мы болтали о всякой чепухе. Я не осмеливалась задавать вопросы о пережитом ими и лишь рассказывала о современной Германии, которая