Читать книгу - "Брат по крови - Алексей Воронков"

— Вот как? Значит, дегенератами хотят видеть своих детей? На такое, я думаю, способны только те, кто сами являются дегенератами. Теперь я понимаю, почему эта война никак не закончится…

Что он имел в виду, я не знаю, но я задумался над его словами. Я тщательно мыл руки мылом и думал о том, как все-таки несправедливо устроен мир, где зло постоянно берет верх над разумом. Если так дальше пойдет, то что нас ждет в следующем тысячелетии? — подумал я. А ведь оно уже совсем рядом.

Потом мы долго боролись за жизнь Крымовой. Мы сделали все, чтобы спасти ее, но она умерла. Позже я побывал в Старопромысловском районе Грозного, видел дом, где жила Крымова. Домишко был одноэтажным, и находился он на городской окраине. Его мне ученики Крымовой показали. Я угостил их за это дешевыми конфетами, которые оказались в моей полевой сумке.

Небольшой заросший яблонями и увитый виноградом дворик. Это родительский дом Крымовой. Здесь она появилась на свет, здесь родились ее дети. За что ее убили? — пытался понять я. В самом ли деле за то, что она не выполнила приказ чеченских вождей, запретивших детям Чечни ходить в школу? А может, просто за то, что она русская? И в том и в другом случае убийство выглядит диким. Расскажи кому об этом за границей, сочтут за сумасшедшего. Ну не может быть, чтобы за такое убивали.

А я и сам уже не верю своим глазам. Проткнет грозненский садист иглой от шприца глазенки маленькой девочки, которая окажется на моем операционном столе, а я подумаю, что мне снится дурной сон; прирежет моджахед забавы ради русского старика, и я решу, что это я смотрю по телевизору какой-то идиотский фильм ужасов… И взрывы в Грозном мне уже покажутся киношной пиротехникой, и отрезанные головы солдат я сочту за собственную фантазию, и распоротый живот беременной женщины, из которого будет торчать тельце неродившегося человечка, я приму за больное свое воображение… Все, все, все в этой страшной войне будет для меня теперь лишь тенью чужого мира, цепью невероятных вещей, но ни в коем случае не реальностью. С ума сходят постепенно, и это я знал. Наверное, я тоже потихоньку сходил с ума и уже не понимал, где есть правда, а где искажение моего восприятия.

После всего увиденного я просто не знал, что и думать. Нет, я знал, что есть на свете великое зло, но чтобы зло было настолько откровенным и изощренным, не знал. Ну за что детей-то, стариков, беременных женщин? — не понимал я. Но еще больше не понимал, когда русские жители Грозного, с кем мне приходилось общаться, начинали наперебой говорить о том, какой хороший их город, какие хорошие живут в нем люди, в том числе чеченцы… Боже мой! — поражался я. Что это, обыкновенное людское заблуждение или же бред больных людей, которых война лишила разума? А мне опять: чеченцы — прекрасные люди, толковые, мудрые… Да о чем они говорят! — кричало во мне все. Да разве не ваших детей и стариков они убивают и уводят в рабство? Наших, говорят, и тем не менее…

Нет, я в самом деле сходил с ума. Я сник. Глаза мои застила кровь убиенной учительницы Крымовой, которой незадолго до смерти удалось убедить военные власти осажденного Грозного выделить стройматериалы на ремонт школы. Святая простота — иначе не скажешь.

Конец декабря… Утром на деревьях и кустах нечаянный жалкий обреченный снег. Не пойму, то ли я где-то это слышал, то ли же у меня само собой родилась эта сумасшедшая лирика. А впрочем, что тут странного: я ведь сходил с ума.

Я поделился впечатлениями с Плетневым. Дескать, не могу понять, то ли вижу сон, то ли это преисподняя дьявола. А он мне: это, дескать, у тебя мозги устали каждый день видеть зло. А я и так понимал, что очень устал и что психика на пределе. Чтобы окончательно не сойти с ума, стал пить. Думал, это поможет. После Чечни военные возвращаются домой или же сумасшедшими, или агрессивными. Они способны на все. С ними там занимаются психотерапевты. У нас здесь нет психотерапевтов, и их нам заменяла водка.

— Зачем столько пьешь? — спросил меня Плетнев. — Погибнешь ведь.

А я ему:

— Пью из принципа. А что до моей погибели — так не все ли равно, где погибнуть, здесь или же по возвращении из Чечни. Впрочем, из Чечни я никогда уже не вернусь…

— «Пью из принципа», «не вернусь из Чечни», — с иронией в голосе повторяет мои слова Плетнев. — Что-то я не пойму тебя, Митя… А, кстати, ты знаешь о том, что слово «принцип» уже сделало свое черное дело в истории? Нет? Так вот послушай… 28 июня 1914 года сербы и боснийцы поминали погибших в свое время в битве при Косовом поле воинов князя Лазаря. В день печального юбилея в Сараево прибыл наследник престола Австро-Венгерской империи эрцгерцог Франц Фердинанд. Тот самый, который был одним из инициаторов аннексии Боснии и Герцеговины. Подпольная группа «Молодая Босния» принципиально решает: «Смерть!» Пистолет доверили восемнадцатилетнему Гавриле Принципу… Сечешь? Гаврило не промахнулся — были убиты эрцгерцог и его жена. Убийцу схватили, но к смертной казни не приговорили: ему было только восемнадцать, а на смерть осуждали начиная с двадцати. Прожив еще четыре года, национальный герой Югославии скончался в тюрьме. А к тому времени на полях Первой мировой войны погибли десять миллионов человек, а еще двадцать миллионов были ранены и контужены. Вот тебе и принцип.

Выслушав Плетнева, я только пожал плечами. Дескать, интересно, черт возьми, рассказываешь. Слушать тебя — одно удовольствие.

— Кстати, — снова возвращается майор к тому, с чего начал, — разве ты не знаешь, что чрезмерное увлечение спиртным мешает хирургу? Вчера на операции я видел, как дрожали твои руки. Смотри, Митя, плохо кончишь.

Я ничего ему не сказал. Я сам знал, что кончу плохо.