Читать книгу - "За Русское Дело на сербских фронтах - Борис Юрьевич Земцов"

тех пор хворь не покидает его. Каждую ночь он будит нас своим гулким «камерным» кашлем. Таблетки и порошки, что дала ему в медпункте сербка-медсестра, не помогают. Кашляет Николай ужасно. При каждом приступе кашля его лицо искажается гримасой, в груди гудит, булькает и ухает.

Серега-Пожарник объективных оснований отъезда не ищет:

– Мне тут всё ясно. Повоевал и хватит…

Рыжий Сашка внятно причин своего чемоданного настроения не объясняет. Ссылается на ноющую, простреленную румынской пулей ещё в Приднестровье, ногу, какие-то неотложные дела в Москве.

Впрочем, нога здесь, похоже, ни при чём. Уже в самом первом рейде он бесил всех своим непониманием ситуации. Дается команда: «Полная тишина» (это в тот самый момент, когда запросто можно нарваться на засаду) – Сашка начинает что-то насвистывать или едва ли не в полный голос рассказывать какую-нибудь байку из своей былой мореходской жизни (некогда он плавал на судах торгового флота). Команда: «Идти гуськом. Интервал три-четыре метра» – Сашка или буквально наступает на пятки идущего впереди, или отстает метров на десять, залюбовавшись какой-нибудь птахой в еловой кроне. Не выдерживает никакой критики его методика обращения с оружием. То, зазевавшись, он упирает дуло автомата (со спущенным предохранителем и досланным в патронник патроном) в спину идущего впереди товарища. То начинает чистить автомат, забыв вытащить все тот же досланный в патронник патрон. О недопустимости подобного отношения к «стволу» Сашке говорили не раз. Было дело, даже едва за это не поколотили. Бесполезно. Он – часто моргает светлыми ресницами, таращит глаза, и …ничего не понимает. Лично я уверен – Сашка немного «не в себе». Вывод не поспешен. Не я один видел, как он разговаривает сам с собой, как часами бродил вокруг казармы, взяв на руки подобранного где-то пятнистого кота, что-то рассказывая ему и т. д. и т. п. Его отъезд для отряда – благо, ибо присутствие ежеминутно чревато ЧП.

В числе кандидатов на отъезд назван и Владимирович-отставник. Эта фигура требует к себе особого внимания. Впервые я увидел его на вокзале в день нашего отправления. Из общей массы добровольцев он выделялся не только своим возрастом (ему уже за сорок), но и особой административной суетливостью. По обрывкам фраз я понял, что он бывший офицер-десантник, и в нашей группе едва ли не самый главный. Последнее меня тогда нисколько не смутило, ибо кому, как не бывшему офицеру, руководить нами, добровольцами. Доверия прибавили и туманные намеки Владимировича на связи в патриотических организациях, личные контакты с лидерами оппозиции. Плюс ко всему его личный боевой опыт, якобы приобретенный в горячих точках от Египта до Приднестровья.

Однако самые первые попытки Владимировича командовать в группе потерпели крах. Казаки просто послали его в известном направлении. «Мужики» вежливо выслушивали его до конца, но делали всё по-своему. Тем не менее при первых контактах с сербскими командирами Владимирович отрекомендовывался чуть ли не командиром группы. Впрочем, этим его «командирство» и кончилось. Отряд поглотил бывшего офицера. Бывший офицер бесследно растворился в отряде. Позднее выяснилось, что Владимирович военного училища не кончал, в армию попал после гражданского ВУЗа (отслужил два года лейтенантом, потом остался), а всю службу занимался парашютной подготовкой (считай, спортсмен чистой воды). Нуждались в основательных пояснениях и строки его биографии, где говорилось о пребывании в горячих точках. До одной такой точки он просто не доехал. В другую попал, но в боевых действиях не участвовал, занимаясь парашютным инструктажем.

Крах командирских амбиций Владимировича – ещё одно подтверждение простой истины: боевая обстановка самозванцев не терпит.

Наверное, к лучшему, что Владимирович так легко, уже в первые дни расстался с претензиями на командирство, иначе… До беды было бы очень близко. Я видел, как в один из критических моментов у него жутко тряслись руки, и он, бывший майор, лишь с пятого раза подсоединил рожок к автомату. В другой раз, заряжая тот же самый рожок, он уронил с полдюжины патронов в костер, даже не заметив этого. (Лично откидывал палочкой с углей уже порядком нагревшиеся патроны.) С ловом, и его отъезд для отряда – беда вполне переживаемая.

* * *

Иногда мне начинает казаться, что я чувствую… войну. Будто война – это что-то мистическое, глобально-масштабное, одушевлённое, – со своим характером, нравом и странностями существо. Какая-то стихия, океан, охватывающий сушу, воду, небо. И не просто охватывающий, но и владеющий всем этим, царствующий над всем этим! С характером, но без лица, без всякой телесной оболочки, да и вообще без всякой внешности. Так же нет у этого существа ни цвета, ни запаха, не наделено оно способностью издавать звуки. Главное в этом существе – сила, невероятная мощь, способная двигать государственные границы, вовсе сметать с лица земли целые страны, менять времена года, очертания местности, фактически руководить всеми и всем. А самое главное у этого существа-стихии …ненасытная жажда жертв. Человеческих. Кровавых.

Представляется, что войне даже абсолютно всё равно кто, с кем и за что воюет. Главное, чтобы вовремя поступало в её утробу больше свежего фарша. Того самого, жертвенного, из людей состоящего.

Понятно, судьба отдельно взятого человека несопоставима с масштабами возможностей этой одушевлённой стихии. Тем не менее именно человек, вроде бы несовершенный и немощный по сравнению с этой стихией, будит её, провоцирует к действию, разжигает её и без того звериный аппетит. Соответственно, именно он и несёт ответственность за все жертвы, разрушения и прочие беды, войной рождаемые. Парадокс: человек страдает от того, что сам и порождает, а в придачу ещё и отвечает за всё это! На нелогичность подобного положения вещей обращали внимание мыслители древности. Что толку? Что изменилось с тех пор? Разве что оружие в распоряжении тех, кто участвует в войне.

Впрочем, надо ли сейчас задумываться обо всём этом? Куда важнее в очередной раз вспомнить, что войны бывают разные, что эта наша война – война за Правое дело! А ещё важно помнить, что в этой войне нам нужна только Победа! Ну, и выжить, конечно, очень хочется.

* * *

Очень часто, иногда вечером, иногда в предрассветные часы, на положай опускается туман. Густой, то монотонно-белый, то составленный из каких-то серых, белёсых и откровенно грязных клочков.

Туман до неузнаваемости меняет местность, лишает возможности ориентироваться. У часовых в таком тумане начинают сдавать нервы. Мерещится то какое-то движение, то какие-то звуки в мусульманской стороне. И это – не слабость, не трусость; в таком тумане неприятелю с помощью знающих местность проводников ничего не стоит подобраться к нашему лагерю очень близко. Так близко, что и самые бдительные часовые просто ничего