Читать книгу - "Проза о войне (сборник) - Борис Львович Васильев"

шепотом сообщила Маша. — Там несчастные дети, ну, неполноценные, понимаешь? За ними надо все время ухаживать, и мама уходит на целые сутки…

— Я вечером улетаю, — пролепетал зачем-то Егор.

— Значит, тебе необходимо отдохнуть. Идем ко мне. Идем.

И, взяв его за руку, повела через улицу к несуразно длинному бараку. В левой ее руке была по-прежнему зажата тряпка.

А извозчик порожняком возвращался к стоянке и улыбался всю дорогу. Но улыбка замерла, когда он въехал на площадь: «…Над нашей родиной нависла серьезная опасность…»

Остановились трамваи, подводы, машины. Бросили тележки мороженщицы и продавцы воды: вишневый, густой, как кровь, сироп все тек и тек в стакан и, переполнив его, тяжело капал на серый горячий асфальт.

Все столпились под уличным репродуктором и ловили каждое слово в полной суровой тишине.

На городских часах было несколько минут первого.

Выступал Молотов.

Война

Осунувшееся, почерневшее и повзрослевшее лицо Егора Трофимова. Он — в танковом шлеме, в изрядно потрепанном комбинезоне, перетянутом отцовским ремнем со звездой на пряжке.

Звучит обыденный усталый голос:

— За образцовое выполнение приказов командования и проявленные при этом отвагу и героизм наградить гвардии младшего лейтенанта Трофимова Георгия Алексеевича орденом Отечественной войны первой степени.

Сурово, без улыбки смотрит на нас гвардии младший лейтенант Георгий Трофимов.

Вокзальное здание товарной станции с прокопченной дымом вывеской «ГОРОД ГОРЬКИЙ».

На дальних запасных путях готовился к отправлению санитарный состав из разномастных пассажирских вагонов с красными крестами. К вагонам прямо по железнодорожным путям подъезжали грузовики, и медицинский персонал поезда — военврачи и фельдшеры, сестры и санитарки — выгружал из машин тюфяки, постельное белье, ящики с медикаментами, тюки с перевязочным материалом. Осматривали, считали, сортировали и разносили по вагонам.

В самом поезде бойцы санитарного отряда производили генеральную уборку: мыли щелоком полы и стенки, дезинфицировали полки, протирали ветошью стекла.

Любовь Андреевна в меховой безрукавке поверх гимнастерки с узкими полевыми погонами капитана медицинской службы шла вдоль состава, останавливаясь возле каждой машины, возле каждой группы людей.

— Не путайте медикаменты с инструментами, девочки. Все инструменты — в кригеровский. Катя, проследи.

— Есть, Любовь Андреевна.

По дороге вдоль станционных путей пожилой старшина вел строй девушек. Девушки путались в длиннополых шинелях, страдали в больших кирзовых сапогах, шли вразнобой, и поэтому старшина то и дело строго покрикивал:

— Ногу! Ногу! Левой! Левой! Р-равнение!..

В строю шла Маша Белкина. Выравнивая шеренгу, она повернула голову и вдруг увидела возле вагона Любовь Андреевну. Остановилась от неожиданности, вновь поломав строй.

— Белкина, ногу!.. — сердито закричал старшина. — Ворон считаешь? Левой! Левой!..

Маша поспешно поправила шаг.

Взвод девушек уходил по дороге, идущей вдоль санитарного поезда. Маша нет-нет да и оглядывалась на него.

— Осторожнее, девушки, — говорила Любовь Андреевна двум молоденьким санитаркам, которые снимали с грузовика большие картонные коробки. — Здесь — ампулы, не бросайте.

И пошла дальше вдоль состава.

— Любовь Андреевна! — ее догонял немолодой майор в очках с протезом вместо левой руки. — Почему опять такая поспешность? Уж который рейс не дают толком подготовиться.

— Что делать, Виталий Иванович, приказ. Санитарные поезда снимают со всех фронтов на наше направление: понимаете, что это означает? Поэтому очень вас прошу, дорогой Виталий Иванович, поезжайте завтра с утра к горвоенкому и во что бы то ни стало выбейте у него еще одного хирурга. Будет много раненых, без дополнительного хирурга нам — зарез.

— Не даст он, Любовь Андреевна, — виновато вздохнул майор. — Откажет, как в прошлый раз.

— Виталий Иванович, отбросьте вы, наконец, эту гражданскую деликатность. Не то время, не те обстоятельства. Мой Алексей тоже не любит ходить по начальству, но когда это касается дела — лбом стену прошибет. Замполит еще раз угнетенно вздохнул.

Поздней ночью в купе, которое занимала военврач Трофимова, осторожно постучали. Любовь Андреевна стелила постель, собираясь лечь спать.

— Кто там?

— Карпова это, Любовь Андреевна, — ответили из-за двери. — Девушка вас какая-то спрашивает. С ребенком.

— А что ей нужно?

— Не знаю. Говорит, очень важно.

— Хорошо, Катя, — скажи, я сейчас приду.

Любовь Андреевна вышла на площадку вагона, открыла дверь.

Внизу стояла худенькая девушка в длинной и широкой не по росту шинели с ребенком, завернутым в ватное одеяло, на руках.

— Вы ко мне?

— Извините, что разбудила. Не узнаете меня? Я — Маща. Маша Белкина.

— Машенька! — обрадовалась Любовь Андреевна, поспешно спускаясь на платформу. — Здравствуй, Машенька. Ну, поднимайся в вагон. Давай помогу.

Они вошли в купе.

— Положи малышку, — сказала Любовь Андреевна. — Что это ты ребенка по ночам таскаешь? Девочка?

— Сын.

— Как зовут?

— Иваном.

— Сколько же ему?

— Скоро два.

— А тебе?

— Скоро двадцать.

Любовь Андреевна покачала головой — не то осуждающе, не то с уважением.

— Отчаянный ты человек, Мария.

Маша промолчала.

— Я что-то не пойму, ты — в армии? Как же тебя приняли с таким малышом?

— Никто не знал. Пока училась, Ваня был у соседки. А я — то в увольнение, то в самоволку.

— Почему же ты не отдала его матери? — строго спросила Любовь Андреевна.

— Матери? — Маша отвернулась, поправляя одеяльце на ребенке. Сказала спокойно:

— Мамы больше нет. Она не успела эвакуироваться, не могла оставить больных детей. Инвалидов. Беспомощных инвалидов. Маму немцы повесили, Любовь Андреевна.

— Машенька…

— Вы не курите? А я — закурю.

Резко поднялась, вышла в коридор.

В ночном пустом коридоре Маша свернула цигарку, прикурила. Из купе вышла