Читать книгу - "Zа право жить - Коллектив авторов"

Да, бабай. Ушел ты в декабре 1942 в сталинградскую стужу. Без вести ушел. Пропал. Стал ты без вести пропавшим. Искали мы тебя. Все искали. Малик – абый, сын твой. Потом я присоединился. Затем уж оба сына моих. Не нашли, бабай. Военный архив в Подольске вторым домом для нас стал. Бесполезно. Кажется, всю Волгоградскую область объездили. Не нашли. Однополчан твоих искали – все почти они полегли. А нанайка моя, жена твоя, так всю жизнь и ждала тебя. Одна детей вырастила. Без тебя и ушла. А мать моя, дочь твоя старшая, всегда 9 мая ходила на салют и плакала: «Где ж ты, атый, лежишь?» Да где же паромщик? Обнять тебя хочу, дед.

А знаешь, бабай, вдвойне тяжелее, когда твой родной без вести ушел, пропал. И остался без могилы, без похоронки: «Пал смертью храбрых…»

Не зажечь свечи за здравие,

И нельзя в помин души,

Мне досталось испытание

Быть ни мертвым, ни живым.

Есть песня такая, «Пропавшим без вести» называется. Признаюсь, не раз слезами умылся, слушая ее. Эх, дед! Вот встретились, а тут река, и паромщика нет!

– Улым, паромщика не будет. Рано ты пришел!

– Бабай, ты заговорил!

– Сынок, подожди. Немного у нас времени. Дело у меня есть к тебе. Вот и вышел я на этот берег. Мы ведь не ждем вас тут. Живите! Мы выходим встречать вас, только когда время ваше подойдет. Мать и отец твои потому и не вышли. Уйдешь ты скоро отсюда, туда, назад, в жизнь. А мне надо успеть сказать кое-что, сынок.

– Дед!

– Подожди, улым. Послушай. Погиб я десятого декабря сорок второго года. Обстрел был страшный. Лежали мы в воронке, головы не поднять. А тут сквозь грохот слышу хриплый голос командира, голос-то он уж давно почти потерял: «Коммунисты, вперед!» Я и пополз наверх. Страшно, а ползу. Дополз, выглянул: командир во весь рост стоит неподалеку, я и рванул к нему. И все. Потом уж узнал там, наверху: прямое попадание. Разнесло нас с командиром по кусочкам в разные стороны. Кто-то собрал нас, спасибо. Товарищи-то все полегли. Лежим с командиром вместе в одной братской могиле. Только фамилию мою урезали наполовину, русская фамилия-то получилась. Путаница пошла. Вот и не нашли вы меня.

– Бабай! Так получается…

– Подожди, улым! Уходить тебе уже скоро, а я главного не сказал. Балам, когда меня разорвало, то остались целыми только сапоги, кирзачи мои.

– Дед, какие кирзачи? Я же читал: в декабре сорок второго мороз у вас был, колотун. А ты про кирзачи!

– Сынок, не хватило всем валенок. Да и хорошо, что у меня кирзачи были. Понимаешь, снег кровавыми ручьями бежал, земля оголенная кровью сочилась. Какие тут валенки! Да не о том я. Понимаешь, вылетел я из кирзачей, а они остались целыми. Это все, что целым от меня осталось. Сынок, улым, купи где-нибудь кирзачи, если они еще продаются у вас. Может, у кого в сарайке завалялись старые. Почини, почисти. Высуши хорошо и густо жиром свиным или гусиным намажь. Пусть двое суток постоят. Может, старую ваксу найдешь. Совсем хорошо было бы. Что я хочу-то? Чтобы хоть часть моя вернулась на родную землю. Я ведь без вести пропавший. Балам, увези эти кирзачи в мою деревню…

– Так, дед …

– Знаю, знаю, сынок. Нет этой деревни. Давно нет. Только дом моего брата один и остался. Дети его сохранили. Молодцы! И ведь что хорошо – что не грабит его никто. Все в целости. Знаю я это, знаю. Так вот, сынок. Увези эти кирзачи в мою деревню, построй маленький блиндаж. Да какой там блиндаж! Укрытие какое-нибудь. Поставь сапоги туда. И вернется часть меня домой, на родную землю. Улым, ты еще напиши там краской, мол, сапоги деда моего, лежащего под Сталинградом. Точно уже никто не тронет. И уйдут эти кирзачи потом в родную землю. А теперь, сынок, время твое выходит. Возвращаться тебе надо.

– Бабай, подожди! Да подождите вы! Кто тянет меня назад? Подождите! Дед! Да где ж ты лежишь-то? Где искать тебя? … Да хватит вам тянуть меня! Бабай! Где?

– Улым, родной мой, запомни: Сталинградская область, Городищенский район, село Орловка. Там я в братской могиле c товарищами. Уходи, сынок. Не задерживайся, нельзя. Пора тебе.

– Дед! Какая Орловка? Ты что говоришь? Орловка моя. Меня у Орловки на Донбассе бандеры уложили. Танкист я, дед! Офицер! Нас с ребятами в танке у Орловки подбили нацики. Моя Орловка! А ты где?

– В Орловке я, под Сталинградом. Живи, внук.

– Мужик, хватит метаться. Твоя Орловка, твоя. Взяли мы ее.

– Бабай! Тут ангелы светлые за мной пришли. А ты говоришь, что жить я буду. Вот они, ангелы, надо мной.

– Ангелы мы, ангелы. Врачи всегда ангелы. Давай выкарабкивайся, танкист. Заштопали мы тебя и пацанов твоих вытащили. Взяли наши Орловку.

– Орловка! Дед, наша Орловка, говорят ангелы.

– Наша, наша, полковник! Пройдешь, танкист, еще по Орловке с экипажем своим.

– Дед, ангелы говорят, что пройду по своей Орловке. Слышишь меня, бабай? И по твоей Орловке пройду. В кирзачах! Я сделаю это, дед!

Марк Некрасовский. ТАЛАНТ

– Санька, ты почему домой не идешь? Уроки два часа как закончились.

Санька обернулась и увидела перед собой незнакомого старика. Если бы она его видела раньше, то, конечно, бы узнала. Бороденка торчит во все стороны, на голове шапка-ушанка, и шуба из зайца, будто на улице не май месяц, а декабрь. Стоит и улыбается.

– Вы откуда мое имя знаете? – спросила его Санька.

– Я всех в нашем поселке знаю. И твоих сестер, и твоего брата Леньку. Хулиган. Тюрьма по нему плачет. И маму твою – Марию. Серьезная женщина – ей бы полком командовать, а она вас нянчит. Я помню, как твой батька впервые в шахту спустился, кстати, ему тогда было, как и тебе, 10 лет. Знаешь об этом?

– Нет, не знаю.

– То-то и оно. Неинтересно тебе это. Вырастешь – будешь жалеть, что не спрашивала, да спросить будет не у кого. Четыре войны он прошел. Два раза с германцами, гражданскую, и японцев в 45-м бил. А