Читать книгу - "Железный крест для снайпера. Убийца со снайперской винтовкой - Бруно Сюткус"

Я перевез весь лес к реке и вернулся с лошадьми в Рудовку. Мне было очень трудно расставаться с русской женщиной, которую я воспринимал как приемную мать. Она благословила меня в путь и пожелала возвращения в Германию. Анна Федоровна просила не забывать ее, даже когда я окажусь в тысячах километрах от сибирской реки Лены.

Между тем меня уже ждали дома. Запас дров, принесенный мною из тайги, закончился, и нужно было пополнить его. Я нагрузил сани соломой и отправился в Жигалово, чтобы продать ее тем, кто держал домашний скот. Я продал ее одной немецкой семье, вместе с которой попил чаю. Они очень удивились, когда я признался им, что воевал в рядах Вермахта. Сами они когда-то жили под Одессой. В 1940 году по решению германо-советской комиссии по репатриации их переселили в Вартегау, в город Торенц. Когда эти земли были заняты советскими войсками, поляки вынудили всех немцев уехать. К счастью, русский военный комендант защитил их от преследований поляков. Позднее, после долгих скитаний по пересылочным лагерям, им удалось перебраться в Узбекистан. Дети в этой семье были моложе четырнадцати лет. Престарелые родители моих новых знакомых были вынуждены работать на рисовых и хлопковых полях. Они умерли в Средней Азии так же, как поумирали и малолетние дети, страдавшие от малярии, дифтерии и тифа. Смертность там была очень высокой. Жена узнала, что ее муж служил в войсках СС, но сумел остаться в живых. Русские отправили его на строительство железнодорожной ветки Кослокабис — Воркута, откуда он вернулся инвалидом. Для его жены это стало трагедией — она потеряла родителей и детей, а муж лишился здоровья.

Вернувшись, я поехал дальше, через деревню Галановку, где жили мои знакомые, семья литовцев по фамилии Шакотис. Мы пообщались, и я признался им, что я немец, бывший солдат, снайпер Вермахта. К несчастью, сын хозяина оказался осведомителем советской тайной полиции. Он был не единственный доносчик из числа моих знакомых. Был, например, некий Пятрас Кунишка, выдававший себя за бойца литовского сопротивления, который собирал сведения о неблагонадежных, по мнению властей, ссыльных. Антонина не раз предупреждала меня: «Меньше болтай! Ни с кем не откровенничай, люди попадаются самые разные! Кто знает, что у них на уме?»

Я заметил, что ко мне стали проявлять интерес люди из КГБ. К тому времени мы с Тони вот уже несколько лет как слушали передачи «Голоса Америки». В КГБ об этом знали. Однажды председатель сельсовета в мое отсутствие навестил Антонину и попытался выяснить, кто я такой на самом деле. Она решительно пресекла подобные разговоры и выставила его из дома.

В феврале 1956 года меня вызвали к коменданту Хаушикову в Жигалово. На встрече присутствовал и офицер КГБ по фамилии Швецов из Иркутского управления этой зловещей организации. Он был очень любезен и положил на стол передо мной три фотографии, на которых я был изображен в обществе генерала танковых войск Вермахта Фрица-Губерта Грезера, командующего 4-й танковой армией. У них оказались и другие документы из захваченных советскими войсками архивов Вермахта. Под давлением этих улик я не стал отпираться и признался, что я бывший немецкий снайпер, обер-ефрейтор Бруно Сюткус.

Швецов сообщил: «Нам давно известно, кто вы такой. На вас уже заведено уголовное дело!» Позднее я узнал, что меня хотели судить судом военного трибунала, вменяя мне военные преступления, но после того как в Москве состоялась встреча первого канцлера ФРГ Конрада Аденауэра с Хрущевым, следствие отложили и предоставили мне амнистию. Далее Швецов заявил, что мне чрезвычайно повезло, и я очень легко отделался, так что должен благодарить за это судьбу. «Если бы мы взяли вас раньше, то вы давно уже были бы мертвы. Вы счастливчик. Вас спасла ссылка в Сибирь».

Как выяснилось позднее, советская амнистия отличается от любой другой амнистии. Комендант сказал мне, что в результате амнистии меня исключат из колхоза. Но для такого исключения требовалось решение колхозного правления, принимаемого в присутствии всех членов трудового коллектива. Только после него я получу соответствующий документ. В Рудовке я показал Тони свидетельство об амнистии, которое давало мне право получить документы, удостоверяющие мою личность. Присутствовавший на собрании председатель сельсовета сказал, что Антонина может обратиться за документами, разрешающими ей возвращение в Литву. Если она его получит, то срок ее ссылки будет признан полностью отбытым. После этого меня исключат из колхоза. Мы с Тони ушли с собрания, и наше поведение власти сочти демонстративно пренебрежительным.

Антонина сняла полдома с шестью сотками земли у Марины, жительницы Жигалова, и заплатила ей 800 рублей авансом за полгода проживания. Так мы переехали на новое место. Мне было жалко покидать Рудовку. Я привык к этой деревне и купил там дом. Это была моя первая собственность. Мы продали дом в Рудовке и ранним утром переехали в Жигалово без разрешения колхоза. Однако в райцентре получить работу я не смог, поскольку не имел разрешительного документа из Рудовки. Поэтому мне пришлось вернуться для встречи с председателем сельского совета. Тот сердито отчитал меня. Кем я себя возомнил? Зачем демонстративно ушел с собрания? По его мнению, моя вина была больше всех прочих мыслимых прегрешений. Председатель сравнивал меня с убийцей, которого нужно даже не расстрелять, а повесить. Он ничего не знал о моем помиловании. Таким образом, мне пришлось вернуться на работу в колхоз в Рудовке. Председатель не собирался выдавать мне никаких документов, позволявших получить паспорт. Я сказал, что в таком случае не вернусь в колхоз, и тогда он выставил меня из конторы.

Я был в полной растерянности. Зная, что денег у нас мало, я отправился на мельницу и спросил, нужны ли дрова. Лишь немногие отважные люди осмелились бы отправиться летом в зеленый ад тайги пилить дрова. Там буквально не было прохода от вездесущих оводов и мошкары. Тем не менее, иным образом заработать денег я не мог. Лучше работать в тайге, чем возвращаться в Рудовку.

На следующее утро я уже работал в тайге вместе с двумя другими работниками. Наша задача состояла в распиливании бревен на брусья длиной 140 сантиметров. Нам платили по семь рублей за один квадратный кубометр леса. Я напилил своей ручной пилой восемь кубометров за 14 часов работы. Было очень трудно работать полностью застегнутым в теплый летний день с накомарником на голове. Над нами подобно рою пчел постоянно кружили сотни оводов. Самым неприятным было то, что в таких условиях невозможно вытирать с лица пот. Однако я скоро привык, приобрел сноровку и за первый месяц получил 120 рублей. После семи месяцев рабского труда в колхозе это были первые заработанные мною приличные деньги. Я купил для Тони материал, отрез шелка на платье, которое сшила для нее портниха родом из Литвы. Это был мой первый подарок, который я сделал для жены. Мой сын Витаутас получил новый костюмчик, а я новую рубашку.

У нас была избушка-времянка. Каждую ночь мы спали всего по четыре часа. Затем на рассвете, когда было еще темно, мы отправлялись пилить лес и работали допоздна. Когда я возвращался в избушку, то растапливал печь, варил еду и ел. Мой рацион составляли мясо, картошка и хлеб. После этого я в изнеможении валился на пол и засыпал. Так было каждый день.

Через три недели я вернулся из тайги домой. Тони и Витаутас находились в районной больнице. Врачи обнаружили у моего сына почечный конкремент. Он сильно плакал, когда у него были приступы. Его срочно переправили в Иркутск. Состоялась операция, и врач заметил у Витаутаса признаки костного туберкулеза на пятом и шестом позвонках. Сына перевели в детский туберкулезный диспансер в Иркутске. Там он провел больше года и постоянно находился в гипсовом корсете.