Читать книгу - "Жили два друга - Геннадий Семенихин"

Разве я не парень в двадцать три года? Он вдруг вспомнил утреннее озеро и ее, спокойно входящую в чистую воду. Почувствовал, как стиснуло дыхание… Окрик часового вернул его к действительности.

– Стой! Кто идет?

– Свой.

– Пропуск?

– Киев.

– Проходите, товарищ лейтенант, – узнал его часовой, моторист из экипажа Чичико Белашвили. – Небось идете предупредить своих о времени вылета?

– За этим, – подтвердил Демпн.

– Скажите им, чтобы светомаскировку не нарушали в землянке. Два раза уже предупреждал – Скажу, – пообещал Демин. Часовой был действительно прав. Приближаясь к землянке, Николай увидел тонкую желтую полоску света в узком продолговатом оконце. «Вот шуты гороховые! – выругался он в сердцах. – Плащ-палатку не могут натянуть как следует.

Придется снять стружку».

Ржаво заскрипела на железных петлях дверь. Смешанный запах дегтя и нестираного белья ударил в лицо.

Дрогнул желтый язычок огня над артиллерийской гильзой, приспособленной под светильник. После аэродромной тьмы свет остро резанул по глазам, и лейтенант на мгновение зажмурился. Раскрыв глаза, увидел плохо отмытые босые пятки дрыхнувшего на нарах «папаши» Заморина, сладко почмокивающего во сне Рамазанова.

Потом его взгляд остановился на сгорбленной спине Пчелинцева, сидевшего за столиком с березовыми ножками.

Острые лопатки сержанта чуть двигались, быстро бегал карандаш по листу. Стрелок настолько был увлечен, что даже поскрип двери не заставил его обернуться. Стоя за его спиной, Демин невольно прочитал слова, складывавшиеся в короткие звучные фразы:

«…ИЛы выплывали из небесной мути, как дельфины из вспененного моря. Только дельфины были безмолвными и в штиль и в бурю, а ИЛы вели меж собой тревожную беседу. Эфир клокотал короткими тревожными восклицаниями: «Гриднев, как у тебя мотор?» – «Подбит, не тянет». – «Силин, не зарывайся в облака, иди под нижней кромкой, чтобы я тебя видел». – «Ткачев, ты дымишь! Иди на вынужденную». – «Слушаюсь, «батя».

У меня молчит Артюхов. Передал, что ранен, и уже десять минут, как молчит». Пауза и потухший голос командира: «Как же так? Неужели Артюшку потеряли? А кто же будет в полку «Раскинулось море» петь?»

В эти минуты девять обессиленных боем летчиков и восемь стрелков – семнадцать человек, еще оторванных от земли и не уверенных, что сядут на нее благополучно, одурманенных духотой кабин, дружно подумали о восемнадцатом – о воздушном стрелке Артюхове, переставшем отзываться по СПУ.

Кто еще умел петь в штурмовом полку эту песню, как пел ее он, девятнадцатилетний воздушный стрелок Степа Артюхов? Он буквально ласкал каждое слово этой песни своим серебристым, мягким тенором. И задубелые от аэродромных ветров бойцы…»

Пчелинцев вздохнул, нахмурился и острием карандаша постукал по недописанной странице, словно вызывая застрявшее слово.

– Черт побери! – выругался он и тут впервые обнаружил присутствие Демина. – Это вы, командир? – спросил он расстроенно.

– Я, – подтвердил Демин чуть насмешливым голосом.

– И вы что-нибудь прочитали?

– Допустим, чуть-чуть.

– Та-ак, – протянул Пчелинцев и с досадой хлопнул себя по острой коленке. – Значит, теперь характер моих записей перестал быть для вас тайной?

– Предположим, не теперь, – отрезал Демин уже с откровенной насмешкой в голосе. – Я и раньше начал догадываться. Ведь в этом котелке что-то гремит, – постучал он себя по лбу.

– Блистательная интуиция. И что же вы скажете?

Демин посмотрел на вздрагивающий огонек гильзы.

– Скажу, что надо соблюдать правила светомаскировки даже в часы вдохновения и не забывать, что война еще продолжается.

Пчелинцев встал и быстро поправил край плащ-палатки, пропускавший из землянки свет.

– А по существу?

– А по существу, – широко и открыто улыбнулся Демин, – по существу, мне этот отрывок понравился. Когда большая группа идет с поля боя домой, в эфире в точности так бушуют голоса. Здорово вы схватили. И еще скажу, что в ваших руках карандаш бежит по бумаге со скоростью ИЛа, идущего на цель в атаку.

Пчелинцев опять присел, ладонями подпер нежное незагорелое лицо.

– Со скоростью ИЛа, идущего в атаку, – повторил он. – Хорошо сказано. А я действительно спешу, товарищ командир.

– Зачем же? – доброжелательно поинтересовался летчик. – Слышал, что классики создавали свои произведения неторопливо. По крайне мере, так пишется об этом в школьных учебниках.

Стрелок застенчиво улыбнулся.

– Не знаю. Только мне кажется, что это вовсе не соответствует истине. А впрочем, я не собираюсь становиться писателем.

– Почему же?

– Писатели часто вымучивают свои книги, когда становятся профессионалами. Даже самые даровитые. Если бы это было не так, как я говорю, то у Бичер-Стоу все произведения были бы, как «Хижина дяди Тома», а у Даниеля Дефо, как «Робинзон Крузо». Беда в том, что многие их книги таковы, что не дошли до наших дней.

– Любопытная точка зрения, – задумчиво отметил Демин. Пчелинцев быстро встал, повернулся к нему всем корпусом и горячо заговорил чуть приглушенным от волнения шепотом:

– А я мечтаю всего одну книгу написать и душу в нее всю вложить, товарищ командир. И я действительно очень и очень спешу.

– Отчего же?

– Боюсь не успеть, – тихо сказал Пчелинцев и отвел взгляд в сторону.

Демин растерянно посмотрел на горбатую тень от светильника, колебавшуюся на ноздреватой земляной стене, потом на опущенные плечи сержанта. Тоска и жалость шевельнулись у летчика в душе. Он вдруг с горечью подумал, что сержант имел право на эти слова, потому что был профессиональным воздушным стрелком, а значит, первой мишенью, по которой отстреливались «мессершмитты», заходившие обычно в атаку на ИЛ с хвоста. И еще подумал о том, что не проходило на войне ни одной серьезной воздушной операции, при которой бы племя воздушных стрелков не теряло бы своих представителей.

Опустевшие задние кабины занимались другими, принимавшими незримую эстафету от погибших. Он, Демин, прекрасно это понимал, но как командир должен был говорить другое. И он сказал это другое:

– Ну вот еще о чем заговорили, Пчелинцев. Все мы под смертью ходим.

Сержант глубоко вздохнул, отмахиваясь от тяжелых, навязчивых мыслей, сказал:

– Однако мы отклонились от темы. Как вы относитесь к тому, что прочли?

– Я уже сказал: положительно. Только хотелось бы прочитать все сочинение целиком. Тем более что это же про штурмовую авиацию. А судить по нескольким строчкам, сами понимаете…

– А я вам дам прочитать, – промолвил стрелок и посмотрел на лейтенанта добрым, беззащитным взглядом. – Закончу и дам. Вы у меня будете первым читателем, и, по совести скажу, я очень дорожу вашим мнением.