Читать книгу - "Пятая рота - Андрей Семенов"

Резван рассказывал об этом невиннейшем приключении с таким жаром, с таким восторгом, но я, честно говоря, не понял в чем тут «фишка»? Ну, поспали, разделенные несколькими метрами сена или соломы. И что? Где изюм? Ладно бы он мне рассказал, как он свою любимую девушку и так и эдак десять раз за ночь ставил. Вот это была бы история! А здесь что? До призыва я к своим восемнадцати годам успел трахнуть целых шесть девчонок. С одной мы почти два года периодически встречались: она была на восемь лет старше и научила меня таким замечательным вещам!.. Расскажи я Резвану хоть десятую часть своих половых похождений, боюсь, несчастного целомудренного дагу скорчило бы в судорогах. Поэтому я только сочувственно покивал головой, дескать: «Да-а. Бывает. Повезло тебе».

Нас отвлек Манаенков. Он стал колотить в дверь камеры, требуя выводного.

— Оу, ты чего шумишь? Зачем людям разговаривать мешаешь? — спросил его Резван.

— Я в туалет хочу, — смущенно признался Манаенков.

— А час назад ты чем думал, когда все нормальные люди ходили?

— Мне тогда некогда было — я двор мел.

— Болван! — определил его Резван, — Чмо.

Открылась дверь, и на пороге показался Мирон.

— Чего шумишь? — спросил он Манаенкова.

— Я в туалет хочу, — пояснил тот.

— Через час завтрак, тогда и сходишь.

— Я сейчас хочу! — настаивал младший сержант.

— И что? Вас тут вон сколько сидит. И каждый раз, когда кто-нибудь из вас захочет, я должен бежать с ключами выводить вас?

— Ну, пожалуйста, — умолял его Манаенков.

— Валяй в сапог, — безжалостно отрезал Мирон.

— Как — в сапог?

— Каком кверху. Если сильно хочешь, то наделаешь и в сапог, а если не сильно, то потерпишь до завтрака.

Дверь снова закрылась. Манаенков принялся бешено колотить в нее ногами — парня, видать, и в самом деле приперло. Дверь снова открылась, но лишь для того, чтобы кулак выводного со всей дури угодил в лоб Манаенкову.

— Еще раз стукнешь — убью, — пообещал Мирон.

Манаенков, судя по нему, «словил мутного», или, выражаясь боксерским языком, получил нокдаун. Глаза его помутнели, голова качалась на тонкой шее. Придя немного в себя, он снял сапог и облегчился прямо в него. Еще один маленький шажок в сторону «чмошничества», таким образом, Манаенковым был сделан тут же, в этой камере, на моих глазах. Когда через час открылась дверь, то мы втроем пошли на завтрак в маленькую комнатку, в которой принимали пищу губари, а Манаенков пошел в сортир — выливать из сапога.

Губари завтракали после всех в полку. На караул и на губарей в столовой отпускали пищу в общие термосы, поэтому, до губарей доходила очередь только после того, как поедят все смены караула. Губарям доставались остатки, и вменялось в обязанность мыть большие тридцатишестилитровые термосы из под первого, второго и третьего. Мыть, конечно, досталось бы мне, как самому младшему по сроку службы, но сегодня, день был удачный для Манаенкова и Жиляева. Духам, конечно, на губе не сахар, но чмырям — приходится еще хуже. Вдобавок, это все видели, суровый Мирон явно взял меня под свое покровительство.

Пользуясь добротой выводного, после завтрака мы вышли во дворик покурить: Мирон снова дал каждому по две сигареты. Солнце пекло уже во всю, полковой развод кончился, и чем нам предстояло заниматься, было еще не ясно. Наверное, сейчас погонят убирать помойку.

Я наслаждался жизнью: сигарета в зубах, свежий воздух вместо душной бетонной коробки и главное — бачки сегодня мыл не я. В желудке переваривался завтрак: пусть мяса в нем было не так богато, как в полку, но свои законные тридцать три грамма сливочного масла и сладкий кофе я получил. Чего еще духу надо для счастья? Мою радость от жизни прервал знакомый голос — Востриков.

Он появился в караулке сразу же после полкового развода и теперь шел на губу в сопровождении начкара. Ой, как мне было стыдно перед ним: Востриков мужик, видать, хороший и незлой, а я его так подвел, усевшись на губу!

— Где этот разгильдяй? — его громкий командирский голос разносился далеко за пределы караульного городка, — Где этот нарушитель воинской дисциплины? Подайте мне этого возмутителя спокойствия!

Я струхнул. Если простой летеха зарядил мне вчера в челюсть, то что со мной сделает капитан? Может, в Афгане обычай такой: шакалы избивают духов? Вдобавок, востриковская увертюра не обещала мне ничего светлого и радостного.

Два капитана — начкар и Востриков зашли во дворик губы.

— Вот он, — кивнув на меня, сказал начкар.

— Семин? — обратился ко мне Востриков.

— Так точно, товарищ капитан! Младший сержант Сёмин! — отрапортовал я.

— Молодец, Семин, — похвалил меня Востриков, — хорошо службу начал! Далеко пойдешь.

Востриков повернулся к начкару:

— Так я забираю у тебя этого охламона?

— Забирай. Меньше народа — больше кислорода.

Мне выдали отобранные ночью ремень и звездочку с панамы. По пути к модулю карантина нас встретил тот самый коренастый лейтенант, который ночью сдал меня на губу.

— Товарищ капитан! Лейтенант Тутвасин… — козырнув, начал он.

— Товарищ лейтенант! — перебил его Востриков, — у вас на плечах голова или жопа?

— Виноват, товарищ капитан?.. — растерялся летеха.

— О том, что сержант из карантина отсутствовал на вечерней поверке, знали только мы, и это было наше внутреннее дело. А теперь, благодаря вам, об этом знает весь полк. И весь полк теперь знает, что в карантине нет дисциплины, потому, что командиры взводов там долболёты!

— Я… — начал было оправдываться лейтенант.

— Головка от ружья, — снова осек его Востриков, — вместо того, чтобы провести с младшим сержантом индивидуальную разъяснительную работу, — Востриков стукнул кулаком о ладонь, показывая, каким образом со мной следовало провести разъяснительную работу, — вы поволокли его на губу и тем самым ославили вверенный мне карантин на весь полк! Где ваш взвод?

— Готовится к занятиям по тактической подготовке.

— Вот и занимайтесь! А ты, — Востриков посмотрел на меня, — если пропустишь еще хоть одно построение, будешь иметь бледный вид и макаронную походку. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан! Ясно!

Действительно, ясность была полная. Если Востриков таким макаром отстирывает лейтенантов, то младшим сержантом он просто вытрет задницу, в этом можно не сомневаться. Почвы для таких сомнений Востриков не давал. И вслед удаляющемуся лейтенанту, Востриков добавил себе под нос:

— Долболет! Западенец гребаный!

Как бы тихо Востриков не произнес своего ядовитого замечания, я его услышал. И сделал свои выводы. Востриков снова повернулся ко мне: