Читать книгу - "Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев"

его пальцем. Капитан, приложив пальцы к виску, строевым шагом подошел к комполка. А тот, не дав ему раскрыть рот, сказал:

– Значит, когда тебя немцы огнём поливали, ты и отступил?

– Так точно.

– А ты, значит, хотел, чтобы они тебя одеколоном «Шипр» поливали. Вон у тебя какие бойцы – герои. А сам ты тьфу. Гнать тебя надо с батальона. – И хлопая большим ртом, повторил: – Гнать!

И комполка плюнул батальонному под ноги, повернулся и ушел в землянку. Как только плащ-палатка, висевшая на входе вместо двери, опустилась за ним, все засуетились, забегали. Штабная жизнь оживилась. Лейтенант, занимавшийся ими, облегчённо выдохнул и сказал вслух:

– Пронесло.

И мгновенно забыв про них, исчез в соседнем блиндаже.

Они немножко потоптались на месте и, осознав, что ничего больше не предвидится, пошли к себе.

Впереди комбат, они за ним. Раньше Иван думал, что комполка – бог или почти бог, а посмотрел на него со стороны и понял, что никакой он не бог, а простой человек. И, может быть, даже не самый лучший.

Начальник артиллерии, уже получивший нагоняй за то же неудачное наступление, шёл навстречу. И комбат, остановившись и перегораживая дорогу своей фигурой, сказал:

– Что ж ты меня под монастырь-то подвел?

Артиллерист посмотрел на него сверху вниз и ничего не ответил, обходя разозлившегося комбата, а тот, глядя на круглую довольную рожу главного артиллериста полка, сказал громко:

– Сука ты.

Тот опешил, не сознавая своей вины, хотел ответить, но комбат, отмахнувшись от него, торопливо пошёл дальше.

В его голове не переставая крутились слова комполка, горько ему было услышать про себя такое. Хотелось выть от досады. Но плетью обуха не перешибёшь, с начальством не поспоришь.

Комбат шел впереди и размахивал руками, то сжимая кулаки, то растопыривая пальцы, словно продолжал говорить что-то в своё оправдание перед комполка, то, что не сказал там, у землянок.

Иван с Григорием шли сзади. Они всё понимали, было жаль комбата, но помочь ему не могли. Даже слова сочувствия и те были бы к месту. Хорошо бы Иван подошел и сказал с теплотой в голосе:

– Да не рви ты, Василич, сердце.

Но постеснялся, не подошел и не произнёс.

До своих дошли молча. Иван с Гришкой возбуждённые, награды не каждый день вручают. Батальонный без настроения.

Взводный встретил их радостно, и пока крутил награды, разглядывая поочерёдно то звезду, то медаль, они успели расправиться с остывшей кашей.

Хорошо бы отметить такое событие, как-никак первые награды во взводе, но водки нет, а без неё нельзя. Поэтому, сожалея, что невозможно отпраздновать, взводный вернул награды и пошел с хорошим настроением по окопу.

А сослуживцы с легкой завистью подходили и поздравляли их. Иван, принимая поздравления, сказал недовольно:

– Лучше б каши побольше оставили.

Все только развели руками. Дескать, и так тебе больше всех досталось.

Так и закончился этот день, не по-военному тихо.

– Эх, – вздохнул Иван.

И прикрутив награду к гимнастёрке, посмотрел, ладно ли сидит, сказал иронично сам себе:

– Не было бы счастья… Да налили…

А глянув на Григория, добавил улыбаясь:

– Сколько веревочке ни виться, а награда всегда найдет своего героя.

И мысли не оставляли его, никак не мог понять, почему так. Почему поразительная разница существует между передовой, где льётся кровь, где страдание, где смерть, непосильная работа, жара летом, мороз зимой, где и жить-то невозможно, и тылами. Там другой мир. Другая жизнь.

Высокие звания и должности много значили на войне. Им, привыкшим в мирное время сидеть в кабинетах, подписывать много бумаг, делать смотры, наведываться к высокому начальству и иногда присутствовать на ученьях, где даже неправильное решение не приводило к катастрофе – ну, пожурят сверху, этим всё и заканчивалось, – а теперь противник не хороший знакомый, а враг. И люди гибнут по-настоящему.

А они, облаченные самыми высокими полномочиями посылать людей на смерть, ради победы, ничего не делают. Они так и не вырвались из мирных представлений о войне, но всякий раз спрашивали себя, почему все эти неудобства они должны переносить наравне со всеми. Они, высокие люди… Они принимают решения, они привыкли принимать решения. Но не хотели понимать главного: война – это кровавая и беспощадная бойня, и рассчитывать на успех битвы могут лишь те, кто овладел искусством управления, а это сложная задача, ибо такое искусство вырабатывается не в кабинетах мирной жизни, а в кровопролитнейших битвах.

До чего бы додумался Иван, неизвестно. Но война своим нескончаемым гулом вернула его к реальности.

И Григорий, крутивший в руках медаль, как новую занятную игрушку, казалось, не представлял, к какому месту её приложить. И если с Иваном всё ясно, то награждения Григория никто не ожидал. Но что случилось, то случилось. Иван посмотрел на Григория и сказал строгим голосом:

– Убери, а то потеряешь. Другую не дадут. Дома матери покажешь.

Гришка послушно, завернув в портянку и завязав в узелок, убрал медаль в вещмешок. И на мгновение нахлынувшие воспоминания о доме, вызванные упоминанием о матери, заставили Григория улыбнуться.

И Иван, глядя на него, улыбнулся. Всё-таки не чужой человек, столько времени вместе. На войне день за год, день прожил – и слава богу. А если разобраться, то они, почитай, тыщу лет знакомы. Поэтому добавил, полушутя-полусерьезно:

– Ты теперь жених завидный. Герой. Все невесты твои. Выбирай любую. Медаль на грудь – и вперёд.

Гришка зарделся, опустил голову, словно Иван смог прочитать его потаённые мысли. О той, о которой он вздыхал не раз. И даже мать не догадывалась, о ком он вздыхает. Даже Зорьке он не говорил. А о чём говорить, только на посмешище себя выставить. Но где-то внутри теплилась надежда. И после слов Ивана, огонёк стал ярче. Надежда на внимание засияла сильнее.

День закончился, но это событие долго не давало всем заснуть. Если против Ивановой звезды никто не возражал, то с Гришкиной медалью никто не соглашался.

Утром другие события отвлекут от пустых, в общем-то, размышлений.

Кузнечик

Уж такая военная жизнь: раньше, чтоб увидеть, что делается под ногами, приходилось наклоняться, а из окопа всё перед глазами. К этому надо привыкнуть, что глаза всегда на уровне земли. Когда к этому привыкаешь, многое перестаёшь замечать.

Утром Иван, проснувшись, посмотрел на безоблачное небо, нехотя поднялся, сходил по малой нужде, а после этого всегда бывает расслабленность.

И случайно посмотрел не в сторону немцев, куда все смотрят всегда, а в сторону Волги, куда если и смотрят, то от случая к случаю. И в пожухлой траве увидел кузнечика.