Читать книгу - "Дыхание Донбасса - Владимир Дмитриевич Пронский"

Он ещё немного поговорил, в разговоре вспомнил о своей дочке, сказал, что балованная стала, но Оля защитила её:

– Она же такая прелесть у тебя! А то, что иногда балуется, – так она ребёнок совсем. Да и у твоей Ксении не разбалуешься особенно – враз на место поставит.

Семён не стал развивать мысль о жене, дежурно спросив о ней самой, и, услышав «Что со мной сделается», начал закруглять разговор, и Оля это почувствовала, отозвалась:

– Ну, дорогой Семён, ещё раз спасибо! Дай Бог тебе счастья!

Отключив телефон, Прибылой какое-то время сидел молча, вспоминая, как Оля сказала «наш Женёк», слыша, как мама собирает ужин, как коротко поговорила по телефону с отцом, а потом заглянула в комнату:

– Пойдём ужинать! Отец просил не ждать его – задержится сегодня.

Поужинав, Семён вышел на улицу, долго сидел на крыльце, прислушиваясь к вечерним звукам засыпающего посёлка. Невольно в мыслях перенёсся к дочке, представив, как она сейчас воюет с Маргаритой, не желая укладываться спать. Мелькнула мысль о жене, но тотчас оставила его. Подумал он и о тесте. Вот кому не повезло, так уж не повезло. А ведь как всё хорошо складывалось. И ведь не сказать, что мужик противный или подлый, нет – вполне себе нормальный, с которым всегда можно поговорить.

Он долго размышлял о семье Чернопута, вспоминая и хорошее, и не очень, и понимал, что всё-таки привык ко всем. И если бы Ксения не закусила удила, то всё нормально бы текло. Подумал так и укорил себя: «Да и я хорош! Чужим умом стал жить. Казаки мне в уши надули, и я уж побежал за ними, как послушная собачонка. Не посоветовался ни с кем, не попытался убедить домашних, быть может, даже уговорить. Нет, хвостом вильнул – и только ищите меня! И в результате – ни семьи, ни работы и неясная впереди перспектива».

Все эти мысли преследовали Семёна три недели, пока он жил в Затеряеве, и всё сильнее его влекло к Виолке, к городской жизни. О ноге он почти забыл, хотя в первые дни мечтал показаться врачам, потому что она, натруженная за день, начинала ныть. Ей бы физиотерапию делать, как делали в госпитале. Помнится, прогревали её слабыми токами, и тогда от приятного тепла и покалывания хотелось сладко заснуть. Но за 15–20 минут, конечно же, по-настоящему не заснёшь, но зато уходил из процедурного так, словно порхал по коридору. Но всё это, конечно, мелочи, если нога перестала болеть и отекать, и теперь пришло время как-то налаживать дальнейшую жизнь.

К концу пребывания в Затеряеве он присмотрел в интернете подходящую однушку в Заречье, недалеко от тёщи, где был прописан и жила дочка, созвонился с хозяином, договорился подъехать и посмотреть жильё. Встреча была назначена на завтра, вечером ему оставалось устроить с родителями прощальный ужин, благо это было воскресенье.

Позвали Олю с Женькой, приготовили шашлык, и ужин удался на славу. После, когда вышли из-за стола проводить гостей, Семён даже прокатился на Женькином велосипеде и видел, как мальчишка переживал:

– Дядь Сень, вы только поаккуратней!

– Молодец, парень, душой болеет за технику! – похвалил дед. – Забирай и более никому не отдавай.

Оля пошла догонять сына, Семён вызвался проводить. Женька то обгонял их, то отставал. Они остановились около подъезда.

Когда Ольга издали увидела подъезжавшего сына, то чмокнула Семёна в щёку, и тот застыл от торопливого поцелуя, показавшегося неожиданно приятным.

Он так и возвращался домой с этим чувством, во многом изменившим его отношение к невестке.

На лавочке около ворот ждала Вера Алексеевна.

– Пошли, сынок, домой, а то уж стемнело – теперь от комарья отбоя не будет… Да и вставать тебе завтра рано.

18

Следующим утром, когда он возвращался в город, в электричке всколыхнул телефонный звонок, поломавший план, по которому он должен был встретиться на вокзале с хозяином съёмной квартиры и посмотреть жильё. Звонила тёща и попросила срочно приехать.

Семён спросил недовольным голосом, помня, как он расставался с ней:

– К чему такая спешка?

– Сразу и не расскажешь, дорогой Сёмушка. Сейчас позвонили из клиники и сообщили, что не стало Германа Михайловича… А я по рукам и ногам связана Виолкой, и столько хлопот сразу навалилось. Приезжай, помоги ради Бога управиться!

Семён хотел спросить о Ксении, мол, что же она не поможет, но не стал не только произносить её имя, но даже упоминать. И упрашивать себя не стал заставлять.

– Скоро буду, – ответил он сухо, зная, что подъезжает к городу, и сразу позвонил хозяину квартиры, сказал, что на три-четыре дня откладывает осмотр из-за семейных обстоятельств.

– Сожалею, но и ждать без залога у меня нет возможности! – приуныл тот.

– Тогда извините…

Телефон отключили, а Семён подумал: «Три недели жил спокойно, а как собрался в город, началась катавасия!»

На вокзале он взял такси и через полчаса стоял у двери знакомой квартиры. Позвонил в дверь – заплаканная тёща появилась на пороге, и Виолка выскочила из-за её спины. Семён поцеловал и обнял дочку, а Маргарита запричитала по-деревенски:

– Это за что такие напасти валятся на мою голову, это чем же я так провинилась?

– Маргарита Леонидовна, не надо слёз – ими делу не поможешь. А где Ксения?

– Эх, горе моё, горе. Говорила же ей не уезжай – нет, по-своему сделала. Вдвоём со своим Максимом неделю назад улетела в Испанию, чтобы деньги отца каким-то образом вытянуть. Взяла выписку из тамошнего банка, сказала, что у неё имеется доверенность на управление счётом и справка о его недееспособности. А я и не знала, Герман Михайлович ничего не говорил. Прямых рейсов из Москвы теперь туда нет, так они через Ереван с пересадками.

– Много денег-то? – зачем-то спросил Семён и смутился. – Это я так спрашиваю, к слову.

– Много, Семён, много – из-за этого и душа болит. Голову как цыплятам открутят – и знать ничего не будешь. Время-то какое?! Кому мы теперь в Европе нужны?

– Звонила она?

– Позвонила три дня назад. Сказала, что добрались до места, а как, что – сиди мать и гадай.

Пока они говорили, Виола пыталась их слушать и вдруг разревелась:

– Когда мама приедет? – раз за разом спрашивала она и не хотела успокаиваться.

Еле-еле Семён успокоил её, сказав, что деревенская бабушка с дедушкой не велели ей плакать. И вообще – такая большая девочка, а ведёт себя как рёва-корова. Когда дочка более или менее успокоилась, Семён