Читать книгу - "Сестра милосердия - Михаил Федоров"

— Наташа! — показал рядом.

Медсёстры прошли в салон и сели среди рюкзаков. Набитый под завязку летающий тихоход завертел лопастями, закачался и, словно черпнув земли, полез в небо. Воронеж прилип лбом к стеклу и наблюдал за мохнатыми склонами, возраставшими вдали до снежных вершин.

«Абхазия по размерам вроде всего ничего. От Псоу до Гудауты можно доехать за час, — оглядывал горы. — Но всё это хотят захватить грузины. Да это не по зубам и гитлеровским дивизиям, не то что этим гнидам!» Вертолёт стрекотал в необъятном пространстве, мошкой улетая в ущелье.

Группами перевезли батальон в район Двуречья, откуда абхазы двинулись пешком. Шли и днём и ночью. Тропиночка: шаг вправо — пропасть, влево — можно нарваться на мину. Шли через пять метров друг от друга: если кто подорвётся, чтобы следующий не погиб. Плечи оттягивали огромные рюкзаки.

У Наташи в ботинках повылезли гвозди. Она выкинула обувь, пошла в тапочках на толстой подошве, которые к концу пути стёрлись. Впереди шёл Воронеж, бубня какую-то воровскую песню и называя себя и всех идущих: «Мы как смертники!»

Но никто в обсуждение не вступал. Замыкали колонну старики на лошадях, которые нужны, чтобы вывозить раненых. Появились хутора по два, по три дома, иногда — по четыре. Вокруг домов тянулись пасеки.

Вперёд выходила разведка, проверяла, есть ли кто, и батальон двигался дальше.

Как назло, полил дождь, и пришлось накрываться чем попало, но это мало помогало. Шли и не знали, дойдут или нет. Первую ночь, мокрые от дождя, спали на пасеке в омшанике. Проснулись голодные, холодные и — вперёд. Вторую ночь — на скотном дворе. Вонь! Уставшие, спрятались под крышу и растянулись на земле.

Под утро встали и спустились в село Гум.

— Уже больше домов, — заметил Воронеж.

В селе оказались грузины. Их пришлось выбивать. Гум — село как на горках. Спускаешься с одной, а поднимаешься на другую — опять Гум.

Грузины сидели на высоте и обстреливали. Батальон растянулся и пошёл вперёд через чайные плантации. Час-другой — и Гум взяли, но потери с обеих сторон оказались немалые. Наташа бегала от раненого к раненому. Старалась ни в чём не уступать ей и Инга. Тут же грузили раненых на лошадей и отправляли в тыл.

В Гуме уже спали как на перинах. Может, это были и матрацы, но Наташе запомнилось ощущение: как на перине. Видимо, из-за походной жизни она совсем забыла, что такое отдых в нормальной кровати.

— Да, здесь не развлекаловка, — сказал о своём первом бое Воронеж. — Того и гляди пулю влепят… — А куда пулю? — спросила Инга.

— Как — куда? Да хоть куда!

— Э, не-е… Знаешь, абхазская женщина спрашивает: «Куда у моего сына ранение?» И если ей отвечают: «В спину», — она отказывается его принимать.

— Дурь какая-то!

— И ничего не дурь! С трусом как? Это же на весь род позор! Слышал, что вертолёт сбили в Лате?

— Это в Кодорском ущелье, что ль?

— Да… Так после этого некоторые парни струсили и побежали с передовой домой. А их матери на порог не пустили. Прогнали. Понимаешь, что такое абхазская женщина? Что такое абхаз? Это воин! — Слушай! Давай не гни тут… Мы, русские, тоже не лыком шиты.

До Воронежа дошло, что в стране, в которую он попал, люди поступают подчас как герои древних мифов. И к этому располагает величественный горный ландшафт.

3

Дальше двинулись на Ахалшени. Проходили маленькие сёла в пять-десять дворов.

На одном хуторе между Гумом и Ахалшени жили армяне и греки. Одна гречанка пожаловалась, что её несколько раз водили на расстрел. Считали, что она разведчица, чуть ли не снайпер, что помогает абхазам. Но уцелела: как спасители, пришли абхазы.

Она посоветовала взять в грузчики армянина: — Пусть тащит ваши рюкзаки!

Воронеж сообразил:

— А ну, ара, идь сюды!

Армянин покочевряжился, но взвалил на спину Наташин и Ингин рюкзаки.

Воронеж недосмотрел: армянин через километр куда-то исчез. С рюкзаками пропали и припасённые медикаменты.

— Вот ара-бара! — бесился Воронеж.

— Сам ты баран! — отвечали ему.

Повезло, что самое необходимое осталось в медицинских сумках, с которыми медсёстры не расставались.

После Гума показалась впадина, а за ней — подъём: дорога вела в Ахалшени.

Это небольшое, компактное село из одноэтажных и двухэтажных домов, в котором жили русские, армяне, греки, грузины, мегрелы. Абхазов в нём почти не было.

Брали его тяжело. Наткнулись на пулемёт. Воронеж сунулся вперёд, но его прижало к земле огнём. Он видел, как высокий парень, блондин, бросился вперёд и подорвал место, откуда обстреливали, а когда выбирался назад, его достали. Он уже рядом был, когда ему раскурочило ногу.

— Наташа! — не закричал, а зарычал Воронеж.

Наташа сунула волосы в берет, подскочила к блондину через полянку:

— Ложись! Оторвала от штакетника забора доску, наложила шину на ногу.

— Раненый!

— Раненый! Теперь кричали с разных сторон. Наташу с Ингой носило из края в край села. После относительного затишья на Гумисте им приходилось оказывать помощь не покладая рук. В Ахалшени попали под ливень. Промокли.

— Только подсохли в Гуме, как приходится сушиться опять, — ругались на непогоду.

Взяли пленных. Одного — толстого-претолстого, безобразно толстого.

Звали его Нико. С виду Нико — лет сорок.

Наташа — Нико:

— Вы же еле ходите…

У него сердце выскакивало.

Воронеж:

— Куда тебя принесло? Весь трясётся: — Я не знал… Я мастер производственного обучения. В Тбилиси. Вызвали в военкомат. Я пришёл. Нас оцепили и в самолёт — и сюда. Выдали форму — и в горы…

Грузины его бросили. А сам он не смог уйти.

Наташа:

— Расскажите, как всё было. Напишите на бумаге.

Он рассказал, что у него две дочери, написал про стариков отца и мать, которые жили в Кутаиси.

«Видно, не такой уж плохой человек», — подумала Наташа. Видела, с каким сожалением говорил он о том, что случилось.

Воронеж — Наташе: — Чего он всё лежит у тебя и лежит? Давай его возьмём, за водой пусть ходит.

— Ты же видишь, человек больной! Наташа делала ему сердечные уколы.

Но как-то Наташи не было. Приходит: Нико нет.

Воронеж:

— Мы пошли за водой, ему стало плохо, а там трудно идти, и то ли упал… — Столкнули! — ахнула Наташа.

Воронеж не ответил.

— Знаешь, что у тебя девочка? — посмотрела, как на допросе.

— Ну и что?