Читать книгу - "Хоть в СМЕРШ, хоть в штрафбат! Оружие Возмездия - Николай Куликов"

Так вот, насчет «заклятых врагов», коих Советская власть умудрялась плодить миллионами из своих же граждан. Всю многочисленную семью Цейко во главе с ним самим в начале тридцатых (в то время они жили на юге Украины) записали в так называемые «кулаки». То был страшный период сталинской коллективизации, когда всех более-менее зажиточных и, соответственно, работящих крестьян вместе со стариками-родителями, женами и малыми детьми эшелонами в вагонах для скота отправляли кого за Урал, кого на дальний Север.

– Представляешь, – глухим голосом рассказывал мне Цейко, – декабрь месяц, мороз под двадцать. А нас почти всем хутором – а это, почитай, под тысячу человек (хутор-то большой был) – выгрузили из теплушек где-то на дальнем лесном тупике, на севере Вологодской волости. Прямо в снег! Можешь такое представить?!

Чувствовалось: даже по прошествии почти пятнадцати лет эти воспоминания давались ему крайне нелегко.

– Слава богу, – продолжал Цейко, – мужики захватили с собой нехитрый инструмент. Кинулись землянки рыть…

Из его горестного рассказа мне стало известно, что в ту страшную первую зиму умерло около половины хуторян – в основном стариков и детей. Не миновала беда и семью Петра Евсеевича: из четырех его сыновей померли двое, самые маленькие – двухлетний Илья и шестимесячный Антон. Не пережили зиму и престарелые родители Анны, его супруги.

– А потом вроде как обустроились, деревню новую отстроили. Вернее, колгосп [1] – на ихнем собачьем комиссарском языке. Через несколько лет многих даже как бы «простили» – к примеру, мне с семьей разрешили перебраться в Вологду. Благодетели, мать вашу!..

Сам Цейко Советскую власть так и не простил, хотя его дальнейшая довоенная жизнь выглядела вполне благополучно – по окончании курсов он даже устроился бухгалтером в местный леспромхоз. Когда началась война, Цейко был призван в армию и почти два года прослужил писарем при штабе тыловой бригады ПВО (вот откуда знание различной документации – вкупе с навыками бумажной бухгалтерской работы «на гражданке»). Летом 43-го его часть отправили на фронт, а вскоре в районе Курска Цейко попал в плен. Причем это не была какая-то злонамеренная сдача – захватили его почти в бессознательном состоянии, тяжело контуженного взрывом авиабомбы. Однако позже, уже в лагере, когда с пленными беседовали офицеры абвера, он вполне осознанно пошел на сотрудничество с немецкой разведкой. Как нетрудно было догадаться, для этого имелась только одна, но веская причина: лютая ненависть к большевикам.

– Эти сволочи отняли у меня двух сыновей, крепкое хозяйство, саму Родину – вывезли с Украины в зарешеченных вагонах, словно бешеных псов! – изрядно выпив, с каким-то внутренним надрывом изливал мне душу Цейко еще в начале нашего знакомства. – А мне, что же?! Утереться и забыть? Нет, товарищи комиссары – долг платежом красен! Как говорил мой покойный батька: «Свату в отплату!»

В дальнейшем мы с ним много и откровенно говорили на самые разные темы, и я скоро понял: этот украинский крестьянин (впрочем, украинцем он мог считаться только наполовину – матушка у него была русской) во многом на меня походил. Так, Цейко поначалу наивно полагал, что германская армия, сбросив иго большевизма, поможет как России, так и Украине встать на путь свободного развития. Но, как и я, он быстро разочаровался в немцах как потенциальных «спасителях» русского (да и украинского – какая разница) народа. Мы оба поняли, что гитлеровский фашизм, как и сталинский коммунизм, по сути, две стороны одной медали – название которой: кровавая диктатура…

Около девяти вечера, закончив с делами, мы вышли на улицу, и я предложил вместе отужинать:

– Давайте ко мне, Петр Евсеевич! Выпьем по сотке за мою успешную поездку к сыну.

– Что ж, я не против.

Вскоре мы сидели при свете «керосинки» в моей крохотной комнатушке в небольшом коттедже, расположенном в полукилометре от канцелярии «курсов». Помимо меня здесь квартировали еще два абверовских офицера – пожилой капитан и обер-лейтенант, мой ровесник, – сейчас они, я это знал, находились в командировке на западном фронте. Кстати, Цейко проживал в таком же домишке по соседству, надежно укрытом с воздуха вековыми тополями – вокруг расстилался старинный лесопарк.

– За тебя, хлопче, – поднял стопку Цейко. – Счастливо съездить!

Мы выпили по полстакана дрянного немецкого шпанса, закусили пайковыми консервированными сардинками.

– Еще по стопочке, Петр Евсеевич?

Тот молча кивнул, и мы повторили – только теперь тост произнес я:

– Знаю, Евсеич, что считаешь меня неисправимым оптимистом – но все же, в очередной раз скажу: «За Россию! Чтобы не мы, так хоть наши дети жили в свободной стране. За Россию без коммунистов!»

Цейко недовольно поморщился, а когда выпил, хмуро сказал:

– Не разделяю твоего оптимизма. По-моему, грядущая победа только усилит сталинский режим.

– А я считаю – как раз наоборот! Победа в этой страшной войне будет первым шагом на пути к освобождению от большевизма…

– Бред какой-то! – прервал меня собеседник, в сердцах пристукнув ладонью по столу. – Ты, Сашко, как тот сельский поп…

И он в очередной раз начал излагать свою любимую притчу – но теперь уже я оборвал его на полуслове:

– Да погоди ты, Евсеич, дай договорить!

Не знаю, что на меня нашло, но именно сейчас мне вдруг захотелось поделиться самым сокровенным и выстраданным. Тем более единственным человеком, кому я здесь полностью доверял, был Цейко.

– Никому об этом раньше не рассказывал – тебе первому.

– О чем ты?

– А ты послушай, Петр Евсеич, это к нашему разговору о будущем России. Начну свою историю с декабря сорок первого – незадолго до того, как перешел к немцам… И не морщись, много времени я у тебя не займу!

«…В те дни, будучи старшим сержантом Красной армии, я находился на передовой неподалеку от Слуцко-Колпинского укрепрайона. Наша 237-я стрелковая дивизия в составе других частей 55-й армии обороняла ближние подступы к Ленинграду. В конце декабря 41-го, в самый канун Нового года, наш комбат направил меня в блокадный город с небольшим поручением: надо было передать посылку с продуктами его родственникам.

То, что я увидел в Ленинграде, было не просто страшным – там творилось нечто запредельное. Не буду утомлять тебя описанием всяческих ужасов, скажу лишь, что в городе доходило даже до людоедства – причем такие случаи были отнюдь не единичными.

Позже, вернувшись в часть, я поневоле вспомнил давние беседы с моим покойным дядей Егором. В феврале 17-го года он служил офицером Генерального штаба и оказался свидетелем революционных событий в Петрограде. Представь себе: тоже идет война с Германией, но обстановка в городе совсем другая – по советским меркам, почти сытая. И вдруг, о ужас, в город белого хлебушка не завезли! Какой «кошмар», три дня подряд по рабочим карточкам выдавали один черный! И все – народ не выдержал: сначала всеобщая стачка, потом революция! Это при том, что идет война – как в сорок первом. А народ вроде бы один и тот же…