Читать книгу - "Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко"

Артиллерийская стрельба все разгоралась. Сотни орудий били все слаженнее и мощнее. Примерно около часа работала только наша артиллерия. Затем робко стала отвечать и немецкая. Потом к обычной колесной артиллерии стали подключаться ствольные минометы с обеих сторон. И наконец заговорили «катюши», «ванюши» и «андрюши», а немцы выпустили своих «ишаков» — шестиствольные реактивные минометы, прозванные так бойцами за их напоминающий рыканье ишака залп.

С рассветом в бой включилась авиация. И к семи часам бой разыгрался с ужасающей силой — не бой, а настоящее светопреставление. Треск и грохот разрывов тысяч снарядов, мин и авиабомб, гул самолетов и танков слились в общий вой.

Казалось, гудела, грохотала и ревела вся вселенная. Поначалу мы считали прямые попадания снарядов и мин в крышу блиндажа, потом это занятие всем надоело, и, наблюдая за ходом боя, мы все чаще стали выходить в траншею. Над фашистской обороной стояло густое облако из дыма, газа и пыли. Там шла рукопашная. Первые две линии обороны уже были захвачены, наши роты и батальоны продвигались дальше.

Подполковник Семенов приказал подавать завтрак и затем переводить командный пункт вперед, поближе к наступающим подразделениям, а сам вновь вышел из блиндажа еще раз уточнить обстановку, менявшуюся с каждой минутой. Наш блиндаж немцы почти перестали обстреливать, но только мы стали занимать места за завтраком, как раздался оглушительный взрыв прямо у входа. Взрывной волной настежь распахнуло дверь, в проем мы увидели, как подполковник качнулся на стенку траншеи и его залитое кровью уже безжизненное тело тяжело сползло с плетня, упало навзничь головой к двери блиндажа.

Вскочив, мы подхватили бездыханное тело и бережно внесли в блиндаж.

Эх! Дорогой товарищ и друг! — рвалось из груди. Сколько же дней ты не дожил до нашей, такой близкой, такой желанной и такой необходимой ПОБЕДЫ?! Вот-вот она заиграет свою чарующую победную музыку! Словно чья-то злая воля вывела тебя — и, оказалось, на смерть, когда ничто не мешало тебе остаться с нами... «Так вот, где таилась...» Да, человеку не дано знать, где таится его погибель.

По приказу командира штаб полка ушел вперед, а он остался здесь в ожидании своего последнего пути.

Тем же утром, когда бой ненадолго затих, тело командира полка вывезли в город Кемери, который он освобождал и первым ступил на его улицы. Там и похоронили со всеми воинскими почестями — в парке, напротив светлого здания санатория.

Раненые из штрафной роты

После похорон командира я вернулся с его командой на КП полка, но задержался лишь на минуты, нужно было возвращаться в политотдел, а до хутора — несколько часов ходу, не считая непредвиденных задержек.

Шел я один. Не спеша. Не замечая ничего вокруг кроме места, куда ступала нога. Было тяжело. И было трудно идти. Поле боя все было изрыто снарядами, минами и авиабомбами, приходилось перебираться и обходить вывороченные взрывами глыбы земли, камней, через шаг — воронки, большие и малые; проезжая еще вчера проселочная дорога теперь едва угадывалась.

Началась бывшая передовая немцев, и я увидел множество трупов на дне окопов и на поверхности, изуродованные их тела были в большинстве полуголые, оборванные почти донага и закопченные — черные, как негры, видно, здесь поработали «катюши» и «андрюши», от них ведь нет спасения и в окопе.

Впереди показались те самые каменные карьеры, в которых минувшей ночью мы сосредоточивали штрафную роту. Теперь здесь расположился подвижной пункт медицинской помощи.

Сильно хотелось пить, и я зашел, чтобы утолить жажду.

— А-а-а, гражданин майор! Здравия желаю! — вдруг услышал я чей-то голос.

Повернувшись, я увидел группу раненых солдат, ожидавших эвакуации, и узнал одного из них. Это был солдат штрафной роты, стоявший прямо передо мной, когда я говорил с ними перед выходом на исходные. Да, это был тот самый солдат, который до конца моей речи так и не поднял на меня глаз. Теперь я их увидел. Это были живые и дерзкие глаза. Они, кажется, и сейчас сверкали какой-то злостью и негодованием. Но на кого и за что? У него были перевязаны правое плечо и нога.

— Нет, дорогой товарищ! Теперь я для вас не гражданин майор, а товарищ, и прошу обращаться ко мне только так. — Я крепко пожал его здоровую левую руку.

Поздоровавшись со всеми, я присел возле раненых и стал расспрашивать, из каких они частей, кто куда ранен, как себя чувствуют. Оказалось, большинство — из штрафной роты. Вместо ответов на мои вопросы они наперебой стали рассказывать, как атаковали немцев.

— Понимаете, граж... Извиняюсь! Товарищ майор! Когда мы ворвались к ним в дот, скомандовали: «Хенде хох!», два солдата как заревут и что-то кричат нам, машут руками, показывают на свои ноги. Присмотрелись, оказалось — они прикованы к стенке дота, цепями!

— Вот гады, фашисты, что делают! Жаль, что не умеем по-немецки, не могли расспросить, за что же их приковали.

— Штрафники, наверно, — предположил один.

— Так ведь нас не приковали, хотя мы и штрафники?

Наибольшую активность в беседе проявил мой знакомый. С виду лет тридцати пяти, он уже успел отсидеть около десяти лет в тюрьмах и лагерях, имел три судимости, поэтому его больше других интересовал вопрос: как же теперь он должен понимать себя? Волнение, недоверие явственно читались на его лице. Еще вчера он был штрафником, заключенным — а сегодня? Неужели за какие-то две раны все снимается и он становится рядом со всеми, даже самыми передовыми? Чудно, и потому не верилось. Подсев поближе, он почему-то полушепотом спросил:

— А правда, товарищ майор, что теперь нас помилуют?

— А ты говори для всех, чего шепчешься, как сексот? — зашумели на него раненые.

— Так я спрашиваю за себя! А вам нужно, спрашивайте сами! Я для вас не адвокат! — огрызнулся мой собеседник.

Поняв, что этот вопрос все еще волнует штрафников несмотря на мои разъяснения, я громко повторил для всех сказанное перед боем и прибавил, что партия слов на ветер не бросает. Пришлось раз и еще раз объяснять, что все раненные в бою — уже смыли с себя своей кровью все преступное прошлое и должны забыть о нем, что после выздоровления они, как все воины Советской армии, получат солдатскую книжку и будут считаться такими же бойцами, как другие, и что им восстанавливаются прежние воинские звания, награды и привилегии, а особо отличившиеся в боях могут быть награждены по представлению командования:

— Кончится война, и вы будете жить, как все честные люди, — заключил я. — Но если совершите новое преступление — пеняйте на себя!

— Ну-у-у, зачем вы!.. — дружно загудели раненые.

— Не-е-т! С меня хватит! — резко отозвался мой знакомый. — Как кончу войну, сразу махну в Крым. — С некоторой озабоченностью посмотрел на меня: — Понимаете, там у меня осталась девушка, обещала меня ожидать хоть двадцать лет. — Он понизил голос: — Только вот не знаю, осталась ли она в живых? Работала на швейной фабрике в Симферополе, а оттуда, мне писали, всех угнали в Германию. Если разыщу ее, обязательно с ней поженимся и будем жить как полагается. Я автомеханик, с голоду не пропадем!