Читать книгу - "Они украли бомбу для Советов - Николай Михайлович Долгополов"

Кувшинове. Но была тишина. Тогда я позвонила по оставленному отцом телефону, и мне сказали бодрым голосом: «Эвелин, вас хочет видеть наше начальство». Я перетрухнула не знаю как. Думала, что ляпнула на работе кому-то что-то не так и не то и меня будут драить. Я туда приехала, и они мне все рассказали. Спросили, почему, с моей точки зрения, отец взял псевдоним — Абель. И я объяснила: это имя папиного друга.

— Вы его знали?

— Естественно. Дядя Рудольф был добрый и общительный человек, который очень любил возиться с детьми. Играл с нами в прятки, в салочки.

— Абель был коллегой вашего отца?

— Да, он ушел в отставку в 1948 году и уже не был связан с Комитетом. Рудольф Иванович Абель умер в 1955-м.

— Я понимаю, что наивно, а спросить осмелюсь. Когда ваш отец сидел в тюрьме, вы принимали какое-то личное участие в его судьбе?

— Мы писали письма. На этом участие кончилось. Ну, подумайте сами, какое активное участие мы могли принимать?

— А то письмо президенту США Кеннеди действительно писала ваша мама?

— Письмо писалось так, как очень часто пишутся многие письма в редакцию. Зато я его переводила: это все-таки да, а мама своим почерком переписала. Но по своей инициативе — никогда бы в жизни. Мы были хорошо воспитаны.

— Тем не менее родственники сидевшего у нас летчика Пауэрса к Хрущеву обращались.

— Я не думаю, что и в другом государстве семья, оказавшаяся в нашем положении, могла бы действовать самостоятельно и лихо. Такова система этой службы. Иное — только в художественной литературе.

— В те четыре с лишним года, что отец провел в тюрьме, вы верили в его возвращение?

— Чисто на уровне веры — да.

— А какие чувства к человеку, который отца предал?

— Я его вычислила. Когда папа в 1955 году приезжал на отдых, он говорил: «У меня две заботы. Добиться, чтоб отозвали одного очень больного сотрудника и другого, который беспробудно пьет». Заболевшего, по-моему, отозвали. А второй волновавший отца человек его выдал. Какое отношение к предателям? Ведь даже на бытовом уровне предательство — подлость.

— Когда отец вернулся, он рассказал вам, как все это было?

— У нас было много других тем для разговоров. Мы с ним вместе занимались шелкографией, фотографией, печатали, проявляли, рисовали. Вот об этом у нас и были постоянные разговоры. Он меня учил: любое увлечение должно быть на достойном уровне. Отец мог часами стоять и смотреть, как у нас печник кладет печку. Если садовник, печник, художник был хорошим профессионалом, то одно наблюдение за ним доставляло удовольствие.

— У вас несколько раз вырывалось, что в семейных делах отец был человеком вспыльчивым.

— Да, сложным.

— Но читаешь книги, беседуешь с соратниками — и везде: спокойный, выдержанный, уравновешенный.

— Как вы не понимаете? Это был выход — дом, семья, родные. Он страшно любил мать. Но даже ухаживание его было очень своеобразным. Являлся к ней каждый день и в определенный час: мама начинала дрожать, потому что тогда страшно его боялась. Приходил и спрашивал: «Сколько часов вы занимались сегодня на арфе?» И если мамин ответ не удовлетворял, говорил: «Садитесь играть». Доставал газету и по часам следил, чтобы мама занималась сколько положено.

— А мама работала?

— В оркестре детского театра после приезда из той, второй командировки. После войны — в цирке на Цветном бульваре. В 1951-м ее уволили.

— За что?

— За честность. Мама продала инструмент и с тех пор больше не работала.

— У вашего отца было много друзей?

— Как вам сказать… Насколько я понимаю, когда отец вернулся в 1962-м после четырнадцати лет отсутствия, стариков, которых он знал, осталось мало. А с довоенных времен почти никого: все в отставке или поумирали. Однажды случайно у Лубянки встретил Кренкеля. Помните, был такой знаменитый полярный радист? Они с папой служили еще в двадцатых в радиобатальоне. Кренкель спросил: «Ты что здесь делаешь?» И отец ответил: «Работаю музейным экспонатом». Восстановилась дружеская связь. Очень хорошие отношения были с Кононом. (Разведчик-нелегал Конон Лонсдейл-Молодый, как и Абель-Фишер, был арестован, но только в Англии, и тоже обменен — на английского разведчика. — Н. Д.)

— Но Лонсдейл был гораздо моложе вашего отца.

— И моложе, и совершенно другой по характеру. Папа — сдержанный, а Конон — экстравагантный, но были на «ты», дружили. Из Конона красноречие било фонтаном. И вот он о своем деле много говорил. Для красного словца или потому, что об ушедшем. И на «Мертвый сезон» они вместе ходили.

— Тогда народу впервые показали полковника Абеля и в общих чертах рассказали, чем он занимается. А как его уговорили в этой картине сняться?

— Отец был не слишком доволен. Говорил, ничего из этого не выйдет. Смешно разучивать текст. Но ему было безумно интересно.

— Конечно, все-таки фильм о судьбе разведчика.

— Да нет, он обожал хотя бы в общих чертах осваивать что-нибудь новое. Это было потребностью. Новизна волновала, притягивала. И если в новом деле удавалось приобрести некий профессионализм и самому, то интересовало вдвойне. Ему было любопытно, как его начнут снимать, как это происходит на самом деле. У нас часто бывал сценарист фильма Владимир Вайншток — остроумный, ехидный человек, прямо сплошное удовольствие. На съемки отец с Кононом не ходили, но кадры какие-то смотрели. В основном чертыхался Конон, а папа ему подпевал-поддакивал. Вайншток хорохорился: «Вы оба ничего не понимаете в жанре. Драка и погоня — обязательная принадлежность». А эти в два голоса: «Драк быть не должно. Погоня — это уже не разведка. Не та проба». Я знаю, что Конон с папой были в восторге от первой серии. Там посещение бегов, музыка с одними и теми же пластинками. Им нравилось. Как я понимаю, это хотя бы приблизительно походило на то, чем они занимались. А вторую серию-боевик папа назвал «клюквой разувесистой».

— Эвелин, осталось здесь, на даче, что-нибудь сделанное отцом?

— Беседка — моя семейная реликвия. И больше ничего. Его рисунки, картины — в Москве. А те, с которыми у меня душевных связей не было, отдала. Он их делал там, и я их не хотела.

— Но почему?

— Вот приходит человек и спрашивает: «А кто это на картине? А гдей-то такая природа? Это негр?» Отец всегда отвечал: «Да, бродяга». И остальное его просто не волновало. А я не знаю, что сказать, и эта ситуация раздражает и меня, и людей.

— Несмотря на некий налет таинственности, мне почему-то кажется, что о вашем отче народ знает немало. Мы в поселке заблудились, но на дачу вашу нас