Читать книгу - "Семь недель до рассвета - Светозар Александрович Барченко"

class="p1">— Да нет… не надо ножа… Вы мне топор давайте! — с отчаяния, грубо брякнул он в сутулую спину перешагнувшей уже через кухонный порог женщины, которая оглянулась на мальчишку словно в испуге. — Я его лучше топором.

…У сарая, в мусорном раздолье, Славка разыскал мягкую проволоку и туго-натуго — чтобы при дальней ходьбе не растрясти — оплел ею уложенные острыми ребрами внутрь, притиснутые впритирку одно к одному стылые поленца. Ладная получилась у парнишки вязаночка, обхватистая. Свисала, правда, с нее лохмотьями, бугрилась кое-где наростами завитая в трубку, рваная кора, но в этом беды особой не было, а наоборот, — может, дровяную жесткость маленько смягчит, не так сильно горб тебе намозолит…

И все это время, покуда Славка проволоку искал, выбирал себе чурбачки поровнее и колдовал над вязанкой, — он то и дело украдкой посматривал на открытую дверь сеней, откуда изредка ветерком рыжие перья выносило. Женщина там уже петуха своего дощипывала, даже кипятком не обдав. Заранее кастрюльку воды на плиту поставить не догадалась, что ли… Хотя зачем же ей было его ошпаривать-то? Он и так, наверное, захолонуть у нее не успел…

Только на то место, где возле не под самый комель срезанного и рогато растопыренного узловатого — в потеках клея — вишневого пенька, с которого потом сорвалась безголовая птица и, плотно колотясь всем телом оземь, недолго еще вскидывалась там на спутанных ногах, переворачиваясь и с треском ломая хлопающие крылья, — вокруг по белому снегу будто кто-то щедро спелой ягодой сыпанул, — туда парнишка старался не смотреть вовсе.

Обходил он это место глазами либо скользил по нему мельком, словно никакого интереса оно для него не представляло. Торчит там какой-то разлапистый чуть не посередке двора — ну, и пускай себе торчит…

И женщина та, не здешняя, совсем на крыльцо не высовывалась: то ли в кухню ушла, петуха своего ощипанного варить, то ли по какой другой причине — Славке было неизвестно. Но ему почему-то казалось, что она нарочно в дому укрылась и ждет, когда же он наконец со двора уберется. А на дровишки эти ей, конечно, наплевать — да и сколько он на себе их упрет-то? — не жалко…

Ни она видеть его не хотела, ни он ее. Сейчас, когда все было сделано, Славка понимал, что скрывать свою брезгливую неприязнь к нему эта женщина больше не станет, а вот-вот прогонит его взашей. И потому, взвалив на плечи туго упакованную вязаночку, он торопливо потопал мимо крыльца на улицу, воротясь от распахнутой двери, — а вдруг женщина эта передумает и скажет, чтобы он дрова обратно положил?

Муторно было на сердце у паренька, и даже удача не радовала. Не терпелось ему поскорее отойти подальше от подворья не здешней этой женщины, вроде бы содеял он там что-то преступное, осквернившее душу его на веки веков и от чего не имелось уже никакой возможности избавиться. Будто от коричневых пятен на руках, когда с грецких орехов сочную кожуру обдираешь, — потом ни песочком от пятен этих не отскрестись, ни мылами не отмыться.

«А-а, подумаешь, делов-то!.. Экая важность — петуха на пеньке зарубил! — отмахивался от тягостного этого ощущения пригнетенный вязанкой Славка, часто подергивая плечом и подкидывая дровишки себе на горб, повыше. — Вона тогда на той улочке, через огород отсюдова, старого Вацека из винтовки застрелили… И на фронте небось тоже каждый день людей убивают… Ну, может, на фронте-то и не совсем чтобы людей, а врагов — да не все ли равно?..»

Однако не обретал он себе утешения в отвлеченных своих раздумьях, не снисходило на мальчишку от них покоя. Ведь что же с того, если какому-нибудь полицаю или немцу старого человека убить — как два пальца за углом обрызгать? Гробанут и забудут обо всем тут же. А вот ему самому от петуха этого, проклятущего, до сих пор не отделаться. Так и мерещится, как он, лежа на боку, когтистыми своими лапами снег от себя отбрыкивает — ра-а-аз, ра-а-аз…

И пацану думалось теперь, что перед ним до скончания его дней будут неотступно маячить — и снег этот белый, и красные капли на нем…

Лишь одно немного взбадривало Славку Комова, заставляло на некоторое время забываться и шагать веселее, — грядущая тети Фросина похвала.

Впрочем, надеялся он и на более существенную поварихину благодарность: перловки утрешней мисочку думалось ему получить, потому что тетя Фрося обычно не всю кашу пацанам за завтраком из котла выгребала, а оставляла маленько на донышке, чтобы подкормить самых добычливых своих дровоносов, — либо, на худой конец, хотя бы в обед добавочный черпачок супу у нее выканючить.

Вот это-то главным образом и тешило сейчас замученную Славкину душу, словно тонким лучиком высветляло в навеки омраченных ее закоулках некие таящие нетраченую радость уголки. Шлепал он домой прямиком по расквашенному снегу — межевыми огородными тропками, минуя оплывшие мусорные кучи городской свалки, через разрушенный литейный заводик, ни от кого не таясь и таща на горбу  з а к о н н у ю  вязаночку сухих березовых дровишек. Не шибко обескураживало паренька и то, что в ботинках у него хлюпала вода, штаны отсырели чуть ли не до колен, студено облипали ноги — за ночь в спальне все просушится. Отобедает он, разденется, ничейные шмутки ребятам отдаст — и под одеяло завалится, а сверху сестрин армячок набросит, ухо ватным уголком прикроет. Ни о чем ином Славке теперь уже не мечталось.

Еще не пройдя садом, Славка разглядел из-за голых яблоневых веток высокие брезентовые балаганы над рубчатыми бортами немецких грузовиков, что заполнили, как показалось ему, весь детдомовский двор, Возле машин топтались безоружные солдаты, выгружали из кузовов какие-то ящики, железные коробки, складывали их друг на дружку штабелями, подальше от облепленных грязью колес, а обернутые пятнистой камуфляжной тканью пухлые тюки — с постелями, наверное, и прочим немецким барахлишком — сразу же, чтобы не подмочить ненароком, заносили в настежь распахнутые двери жилых детдомовских помещений.

Там, у крылечек и снаружи вдоль стен, грудами лежали выброшенные из комнат ребячьи пожитки. Копошились над ними кто во что горазд, наспех, одетые пацаны — вытягивали из сваленного хлама годное на себя тряпье, испуганно поглядывая на чужих солдат, что по-хозяйски располагались в теплых корпусах.

А немцы вовсе не обращали внимания на оборванных и продрогших ребятишек, которые молча толпились вокруг, либо глядели на них, как на пустое место.

Солдаты равномерно топали сапогами по ступенькам крыльца, входя и выходя из дверей. Неторопко, без суеты, слаженно и аккуратно исполняли они свою работу, И если только какой-нибудь замухрышистый шкет старался ужом проскользнуть в спальню за покинутыми в суматохе своими вещичками и с налету всполошенно совался под