Читать книгу - ""Крестоносцы" войны - Стефан Гейм"

— Я именно арестовал его! — упорствовал Люмис. — Он предатель!

Уиллоуби, который все это время сыпал остротами, стараясь рассмешить Карен, наконец заметил, что инцидент с мэром отнюдь не доставляет ей удовольствия.

— Капитан Люмис, — резко сказал он, — попрошу вас оставить вашего арестанта на попечении его жены и рядового Толачьяна.

Он отмахнулся от мадам Пулэ, которая уже готовилась разразиться новым потоком слов.

— Ладно, ладно! Толачьян, заберите их обратно в деревню. И в другой раз не приводите сюда ничьих жен, пока не узнаете, нужны ли они нам.

Он весело засмеялся собственной шутке. Потом обернулся к Карен:

— Пойдемте в замок, я покажу вам вашу комнату, Особенной роскоши не ждите, но это лучшее, что у нас есть… Капитан Люмис, вы уступите мисс Уоллес свою кровать, а сами пойдете ночевать к Иетсу.

— Для дамы — готов на любую жертву! — сказал Люмис, пряча пистолет, возвращенный ему Уиллоуби.

— Не вижу, как мы могли бы от этого отвертеться, — закончил свой доклад Иетс. — Фарриш хочет, чтобы была листовка, и именно такая. Он хочет, чтобы мы сказали немцам, ради чего мы воюем. Он припер меня к стене. Вы достаточно долго пробыли в армии, мистер Крерар, и отлично знаете, как это делается. Я лейтенант, а он генерал. Если вы хотите возражать, придется вам или майору поговорить с Фарришем.

Крерар, скрестив ноги, сидел на своей койке, котенок примостился у него на коленях.

Уиллоуби, казалось, почти не слушал.

— Это самый лучший анекдот за всю войну, — сказал он посмеиваясь. — Люмис и коллаборационист! Надо что-нибудь придумать для девушки, а то она такого про нас напишет… Девитту это не понравится.

— Что не понравится?

— Да эта затея с листовкой, — сказал Уиллоуби. — Во всяком случае, я не намерен лезть вперед. Как, по-вашему, — за что мы воюем? А? Можете вы сказать?

— Могу, — заговорил Крерар. — Я воюю за свою ферму. Не ферма, а игрушка. Миль пятьдесят севернее Парижа. Я держал коров, верховых лошадей. У меня был фруктовый сад, рощица. Раньше все это было мое. А теперь там хозяйничают нацисты. Хотел бы я знать, что они сделали со скотиной?

— Наверно, зарезали, — сказал Иетс.

— На этой ферме я прожил с Евой счастливейшие годы моей жизни. Она радовалась всему, как ребенок. А сейчас она сидит взаперти в нью-йоркской квартире… Это очень волнует меня.

Иетс посмотрел на косматую седую голову Крерара. Он хочет, чтобы армия отвоевала ему обратно его молодость, подумал он. О господи, да мы все сумасшедшие!

— Но Фарриш требует листовку, — повторил он.

— Это невозможно, — сказал Уиллоуби. — Если мы ее выпустим, союзное командование устроит нам дикий скандал.

— А если не выпустим, Фарриш будет жаловаться в высшие инстанции, — сказал Крерар. — В штабе корпуса обозлятся, в штабе армии подымется крик и в конце концов вмешается штаб союзного командования и все равно дело кончится скандалом.

— А не связаться ли нам с Девиттом? — предложил Иетс. — Он человек разумный, насколько я могу судить.

— Девитт — типичный военный, — сказал Уиллоуби. — По-моему, он окончил военное училище в Уэст-Пойнте. Знает порядки в армии. К тому же он ничего сделать не может. Подумать только — цели войны! Да ведь это же политика! Военное министерство, государственный департамент…

В палатку вошел Люмис. Он успел протрезвиться, и вид у него был покаянный.

— Я уже поговорил с Бингом, — заявил он. — Лично я его терпеть не могу. Уж больно много о себе воображает. Но листовку он напишет хорошую. Это же огромная удача для нас, что Фарришу потребовалась наша помощь!

Еще бы, подумал Иетс, еще бы не огромная удача! Пока отдел оправдывает себя, его не расформируют, и вы, капитан Люмис, можете отсиживаться на безопасном расстоянии от переднего края. Это, конечно, несравненно приятнее, чем очутиться в пехоте.

Крерар молча гладил котенка.

— Я против, — сказал Уиллоуби.

Люмис опешил. Он подергал свои редкие волосы, потом сказал:

— Разумеется, надо это хорошенько обдумать. Такую листовку нельзя выпустить второпях. Я думаю, Иетс объяснил это в Матадоре.

— Я говорил, — с досадой сказал Иетс, — но тут такая каша, что не разберешься.

— Так как же, — выпускаем листовку или нет? — спросил Крерар.

Никто не ответил.

— И если нет, то что мы скажем Фарришу? А если да, то что мы скажем Девитту?

Ну и ну, подумал Иетс, что же это мы делаем? Гадаем, что лучше: ослушаться Фарриша или Девитта? Толкуй тут о принципах! Бедная мадемуазель Годфруа — она-то воображает, что ее домишко сгорел во имя принципа. Как она сказала? Ради восстановления жизненных правил. Личные интересы, мелкие интриги, — а до остального им дела нет. Иетс, собственно говоря, не осуждал их. Ему самому нечего предложить им вместо личных интересов и мелких интриг. А люди они не такие уж скверные. Уиллоуби необыкновенно способный человек, проницательный, толковый и даже добрый, если ему это ничего не стоит. Люмис, безусловно, дурак и большой эгоист, но и он не многим хуже других — и там, дома, и здесь, в армии; по крайней мере он никого не задирает, пока ему не наступят на любимую мозоль. А Крерар? Иетсу нравился Крерар. Лет через двадцать он, вероятно, сам будет такой же: отлично будет видеть, где гнило, но палец о палец не ударит, потому что, мол, гнили слишком много.

С другой стороны, если сельская учительница может сказать: «стоит остаться без крова, чтобы увидеть, как боши бегут», если мальчик может мириться с тем, чтобы на всю жизнь остаться калекой, — значит, есть что-то такое, чего он, Иетс, не знает или не хочет признать. К черту! Все это пустые рассуждения и никакого отношения к листовке не имеет.

Уиллоуби хлопнул себя по ляжке.

— Иетс, — сказал он, — расскажите еще раз, что Фарриш сказал, — в точности? «Сорок восемь залпов из сорока восьми орудий»? Так, что ли?

— Да.

Уиллоуби, изобразив на своем лице решимость, объявил загадочно и несколько высокомерно:

— Вопрос исчерпан. Я сам все улажу.

— Каким образом? — спросил Крерар.

Впрочем, он не проявил особого любопытства. Крерар чувствовал себя утомленным. Долголетний жизненный опыт научил его, что нет такого тупика, из которого в конце концов не нашелся бы какой-нибудь выход. Он с радостью предоставил Уиллоуби самому управиться с этим делом.

Уиллоуби не склонен был открывать свою тайну. Мысль, осенившая его, казалась ему такой простой, такой бесспорной, что он не мог отказать себе в удовольствии просмаковать ее.

— На войне, — сказал он, — все то же, что и всюду в жизни. Сталкиваешься с людьми, знакомишься с ними, сходишься, дружишь. А потом приходит день, когда это может пригодиться. Вот теперь такой день и наступил.