Читать книгу - "Дом у кладбища - Джозеф Шеридан Ле Фаню"

Вскоре двери дома Стерков широко распахнулись и, освещенная сзади свечой, а спереди факелом, в проеме возникла фигура прославленного дублинского медика; быстро спустившись с крыльца, он исчез в карете, дверца резко захлопнулась. Затем в карету вскочил лакей и широко взмахнул факелом. На ступенях стояла служанка, прикрывая рукой неровно горевшую свечу.

— В «Голову турка», на Уэрбург-стрит, — крикнул лакей. Кучер щелкнул плеткой, раздались дребезжание и грохот.

— Это значит — к олдермену Бланкетту… Стерк умирает, — таким примечанием снабдил слова лакея майор. Карета помчалась, гремя колесами и высекая искры, словно бы ее увлекала быстроногая призрачная упряжка самого дикого охотника.

— И за это он положил в карман десять гиней… по гинее в минуту, клянусь Юпитером, и ни монетой меньше, — сказал майор, вынув изо рта трубку и подумывая набить ее снова. — Тул появится с минуты на минуту, будьте уверены.

Не успел он это выговорить, как в ореоле свечей из двери Стерков появился Тул. На ступеньках он помедлил, чтобы напоследок дать указания касательно куриного бульона и сыворотки с белым вином.

Эти прощальные предписания на крыльце давались не без задней мысли; окружающие собственными глазами, и даже ушами, могли убедиться, что визит был профессиональный; такая манера прощаться, вкупе с мрачной и чрезвычайно серьезной миной, вошла у доктора в привычку; он практиковал все это даже в отсутствие зрителей и освещения.

Затем наблюдатели увидели, как Тул, расфуфыренный, держа под мышкой трость, двинулся к «Фениксу». В парадном парике он всегда выглядел величественно, как эскулап из эскулапов; добавьте к этому сдержанность, размеренную поступь и печально-значительное выражение лица, из-за которого щеки его почему-то округлялись; своих друзей Тул приветствовал у двери гостиницы куда церемоннее, чем обычно, и, прежде чем ответить на их вопросы, взял понюшку табака. Докторской важности хватало обычно на первые восемь-десять минут после консультации или краткого визита; в жаркой атмосфере клубной гостиной она незаметно таяла, а если на минуту и оживала, то лишь когда в зеркальце, наклонно смотрящем со стены, отражались его пышный парик и одеяние. Забавно было наблюдать, как откликались на эту временную самоутверждающую позу приятели доктора: как они начинали бессознательно подыгрывать и вместо обращения «Том» или «Тул» отовсюду слышалось «доктор» или «доктор Тул».

Деврё в свое время дважды или трижды угадывал на пари, с кем из докторов уединялся Тул, по его мине и ужимкам. После консультации с высоким, холодно-высокомерным доктором Пеллом Тул делался угнетающе вежлив, речь его текла медленно и церемонно. Напротив, побыв тет-а-тет с необузданным, энергичным доктором Роджерсоном, Тул преображался в немногословного решительного грубияна — пока, как мы уже говорили, мираж не рассеивался и доктор не становился вновь самим собой. Тогда мало-помалу снова начинали звучать его безудержные сплетни, шутки, баллады; в сладостных парах, поднимавшихся из чаши с пуншем, расцветала его комичная, румяная, как закат, улыбка, в маленьких глазках плясали огоньки. Призраки Пелла и Роджерсона отлетали в свои хладные сумрачные пределы, и коротышка Том Тул весь ближайший месяц держался как прежде.

— Ваш покорнейший, джентльмены… ваш покорнейший, — проговорил Тул с поклоном, войдя в холл и обмениваясь с друзьями изящными рукопожатиями. — Пасмурный вечер, джентльмены.

— А как ваш пациент, доктор? — осведомился майор О'Нейл.

Доктор прикрыл глаза, слегка передернул плечами и медленно покачал головой:

— Случай тяжелый, майор. Говорить почти нечего, сэр, и сразу всего не расскажешь.

Тул взял понюшку.

— Как Стерк, сэр? — повторил Серебряные Очки несколько сурово.

— Ну что же, сэр, он жив. Но, с вашего позволения, не пройти ли нам лучше в гостиную?.. Немного зябко, а кроме того, повторяю: сразу этого не изложишь… но он не умер — вот все, что можно сказать коротко… Сначала вы; прошу вас, джентльмены.

Дейнджерфилд угрюмо воспользовался его предложением, а вежливый майор задержался в холле, затеяв с Тулом небольшое состязание в любезности. Потребовалось, однако, не более полудюжины поклонов, приглашающих жестов и фраз «только после вас, сэр», вслед за чем Тул вошел, в стиле доктора Пелла приветствовал собравшихся и в качестве общепризнанного оракула устроился у самого камина, спиной к огню.

Тул говорил ученым языком, к которому любил прибегать в подобных случаях, в окружении профанов, и отнюдь не спешил выкладывать все до конца. Суть дела, однако, сводилась к тому, что Стерк получил сотрясение мозга и две жуткие трещины в черепе; из-за их большой протяженности и близкого взаимного положения доктора сразу же признали, что о трепанации не может быть и речи: она неминуемо привела бы к немедленной смерти больного. Ни малейших проблесков сознания не наблюдалось, но глотка пока не была парализована, и пациент мог проглатывать время от времени ложку бульона или сыворотки с саком. Тем не менее, по существу, он ничем не отличался от покойника. В любой момент мог начаться воспалительный процесс; постепенное угасание было бы наилучшим выходом; ни Тул, ни доктор Пелл не допускали ни малейшей надежды, что Стерк хотя бы на мгновение очнется от летаргического сна. Протянет Стерк два-три дня или неделю — какое это имеет значение, если от него уже сейчас не больше проку, чем от мертвеца? Он никогда не заговорит, не будет ни слышать, ни видеть, ни думать; лежать в постели или ближайшей же ночью быть опущенным в могилу — для бедняги Стерка не составляло разницы.

Затем разговор зашел о Наттере. Среди присутствующих не было никого, кто не строил бы предположений; скромно помалкивал лишь Дейнджерфилд, чем немало разочаровал остальных — они небезосновательно считали, что об истинных обстоятельствах Наттера, и в особенности о его взаимоотношениях с лордом Каслмэллардом, Дейнджерфилд знает больше всех.

— Быть может, он сделал какие-нибудь подтасовки в счетах по имению, думал, что это никогда не выйдет на поверхность, но тут узнал о предстоящей проверке. Он был человек крайностей: мог решить вместе с должностью управляющего проститься заодно и с жизнью. Наттеры всегда были людьми отчаянными, вы ведь знаете, двоюродный дед Чарлза Наттера утопился в озерце — как бишь оно зовется? — в графстве Кейван, эдак хладнокровно, без колебаний.

Все, кто был в «Фениксе», питали, однако, втайне некие навязчивые подозрения. Каждый понимал, о чем думает сосед, но не считал нужным заводить речь об этих опасных фантазиях — будь то чужие или свои. Присутствующим было известно, как относились друг к другу Стерк и Наттер. Все старались отогнать эти мысли прочь, потому что Наттера любили — пусть он не умел шутить, не пел и не рассказывал историй. Кроме того, не сегодня завтра Наттер мог появиться, и тогда в лучшем положении оказались бы те, кто не рискнул высказать публично свои страшные догадки. Итак, каждый молча ждал, пока заговорит сосед.