Читать книгу - "Изгнание из рая - Елена Благова"

Митя немного пошатался по Нью-Йорку, порассматривал город, людей. Город как город, люди как люди. Не лучше и не странней, чем в Москве. Много негров, цветных, раскосых. Вавилонское смешенье языков, лиц, нравов. Каждый сохраняет свою неповторимость; Митя забредал в китайский квартал – Чайна-таун, в Итальянский квартал, в негритянский Гарлем, и в Гарлеме том тоже не было ничего особенного, ничего пугающего и бандитского – зданья как зданья, люди как люди. Все это легенды, про убийства, про кровожадность, про грабежи и насилия. Их в Нью-Йорке ничуть не больше и не меньше, чем в любом городе мира – в Москве, в Венеции, в Иркутске, в Шанхае. Он остановился, гуляя по Гарлему, перед кучкой молодых ребят-негритят, окруживших худого, глазастого паренька-негра, с вывороченными, толстыми губами. Парень прижимал к груди что-то, что толпичка его друзей – или недругов – как видно, пыталась у него отнять. Митя не знал языка, не мог пацану ничем помочь. Один из окруживших мальчика внезапно ударил его кулаком по лицу. Мальчонка пошатнулся и упал. Из его рук вылетел голубь. Белый голубь, с раздутым зобом, с махровыми белыми, как хризантемы, крыльями. Голубь взмахнул крыльями и быстро взлетел ввысь. Мальчишки задрали головы. Следили за птицей. Провожали глазами. Ударенный черный мальчик лежал на камнях, закрывая голову руками. Парни попятились. Развернулись. Гурьбой побежали прочь.

Свернутые в рулоны холсты были перевезены на Манхэттен, в галерею. Митя, оказавшись наедине со своими наспех намалеванными работами, растерялся. Он, развернув рулоны, долго смотрел на них, потирая лоб, тиская подбородок. «Все это самопал, бодяга, – сказал он сам себе, с тоской глядя на потеки ярко-желтой, багряно-красной краски по черному, по зеленому фону, – ну да ладно. Я переживу. Юджин дурак. Он думает, что это авангард. Если б сюда вдруг заявился Шемякин или, к примеру, Игорь Снегур, они бы не задумываясь дали мне по шапке. Это не живопись. Это просто краска размазана по холсту… ну да наплевать! Сделаю вид, что я художник. Не буду расстраивать Фостеров. Они и так чересчур любезны со мной». Он сколачивал подрамники, потея, напрягая мышцы. Ему помогал любопытный мальчик-негритенок, которого Юджин приставил к нему – с целым ящиком гвоздей, плоскогубцев, отверток, молотков, скотча, с вязанкой реек и багета для оформленья. Все это Юджин купил моментально в ближайшем маркете, сунул негритенку: «Help!» Митя сосредоточенно колотил молотком по рейкам, по подрамникам. Подрамники пахли упоительно – славное было дерево, ель, может быть; похоже на ель. Из такого дерева мастера делают скрипки, и они поют.

Он бил и колотил по деревяшкам в пустынных залах галереи допоздна. Ночь спустилась. Митя лазил по стенам, развешивал работы. В полночь заявился Юджин с бутылкой джина и тостами, с сеткой испанских апельсинов. Они выпили джин, съели апельсины, разбросали по залу апельсиновые шкурки, Митя кричал: «Инсталляция!..» Когда Фостер спросил его: долго ты тут еще будешь валандаться?.. – Митя сказал обреченно: пока все не развешу, отсюда не выйду. Заночую тут. Ну что ж, ха-ха, хохотнул Фостер, может, пара крыс к тебе и забредет на огонек, вон там, в каморке, возьми надувной матрац, на подоконнике пачка крекера и банка пива, если вдруг захочешь жрать и пить. Не переутомись!.. ведь завтра открытие… Первая твоя персональная выставка в Америке, артист, ты чувствуешь?!.. тебе надо быть завтра во всеоружии, блистать!.. ты же не знаешь, что такое открытие выставки в Нью-Йорке, на Манхэттене!.. это полный блеск, старик, ты запомнишь это на всю жизнь… Я пригласил на вернисаж всех своих друзей из Белого Дома…

Митя покивал головой: да, да, – рассеянно улыбнулся. Юджин смылся. Митя снова пододвинул стул к стене, полез вешать новый холст. Повесил, спрыгнул, отошел. Сложил пальцы в трубочку, рассматривая полотно. Черная хмарь, черно-красные тучи несутся по небу; холм, похожий на череп, кругло-пологий, на холме – черный крест. И ослепительно-белый ангел, парящий в небе с белой Судной трубой. Он не назвал эту картину. Ко всем остальным он худо ли, бедно, прицепил названья. Как он назовет эту?.. «Новая Голгофа»?.. «Искупление»?.. А, плевать. Завтра Юджин придет – назовет с ходу. Юджин умный. Умней его. Или он Папашу прижмет. У них у всех мозги варят. А у него уже съехал чердак совсем. Все, basta cosi, stupido, как сказали бы в Венеции. Пора бай-бай. Наломался он, будто дрова рубил. Он включил в зале весь свет, все люстры под высоким потолком, все софиты, висящие напротив картин, и обозрел плоды трудов своих. Н-да, если это подсвечено вкусно-стильно, то и смотрится, в целом, неплохо. Зря он так себя честил. Дмитрий Морозов может пригласить на презентацию и Михаила Шемякина, и Эрнста Неизвестного. Ну, любопытный Саша Глезер, везде вылавливающий новых русских авангардистов, непременно придет, Юджин уже радостно сообщил ему об этом. Следующая выставка – у Глезера, это решено. И Эмиля заставят выступать на презентации от имени всея России. Чуть ли не Президента пригласили. На его-то бестолковые мазюльки!.. «Вот так делается высокое искусство», – подумал он высокопарно и шутовски, оглядывая экспозицию. Махнул рукой. Цапнул с подоконника банку с пивом, присосался к ней. Фу, теплое, противное, пенистое, как шампунь. Наше, русское, куда лучше.

Ага, матрац!.. Митя, напыжив щеки, надувал его целый час. Надув, бросился на него, как в море, застыл, замер, вытянувшись. О-о, как болят руки, мышцы спины. Все, спать. Ему ли привыкать спать во всей амуниции, в джинсах, без подушки. Там, у дворников… Он вспомнил, как безумно, сумасшедше спал все последние месяцы в своем доме в Гранатном: кидаясь прямо на одеяло, не расстилая постель, при всех включенных люстрах и бра, а то и прямо на полу, трясясь от холода, подгибая колени к подбородку – чтобы холод выгнал из него безумье, страх, череду видений. Слава Богу, Юджин вынул его из этого черного бочонка. Того гляди, он опять станет человеком. Уф… до чего здесь холодно, в галерее, топят плохо… накрыться бы чем-нибудь тепленьким…

Он встал, притащил куртку, накрылся ею, снова лег. Тишина. Поскрипыванье паркета под матрацем. Посчитать, что ли, слонов, чтобы заснуть?.. Еще одна ночь в Америке… Если он захочет, он может купить себе дом на Бродвее. А пошла она, эта Америка. Все равно в Москве лучше. Привык он к Москве. Потом, здесь цыган… нету…

Ему долго не спалось – он мерз, дрожал от холода, потом, наконец, стал задремывать. Сквозь сон он услышал – шаги. Кто-то крался к нему по паркету зала. Его веки отяжелели. Он не мог их поднять. «Черт, мне это все снится, откуда тут бандиты, здесь же сигнализация, – смутно, сонно подумалось ему, – надо спать, не надо поднимать головы…» Он и не смог поднять головы. Чьи-то властные руки вмялись в его плечи, пригвоздили его к резиновой увлажнившейся под ним ткани. Он забился под чужими сильными руками, Попытался сбросить их. Не смог. С усильем разлепил глаза. Веки поднялись, как чугунные. Рядом со своим лицом он увидел розовое женское лицо. Рыже-красные кудри свешивались с висков женщины ему на щеки. Ее губы торжествующе улыбались. Зеленые глаза сияли нестерпимо в кромешной темноте. Она была в черной узкой маске – тонкой бархатной полосочке, прикрывавшей ее брови и подглазья. Митя помотал головой. Виденье не исчезало.

– Здравствуй, Митенька, – губы виденья шевельнулись, дрогнули. Улыбка обнажила блестящий жемчуг ровных зубов. – Вот ты и до Америки добрался. Художником прикидываешься. Да ты-то прекрасно знаешь, что не художник ты. Ты никто. Ты дрянь. Да, ты дрянь. Так будь же дрянью до конца. Сделай здесь, в Нью-Йорке, то, для чего ты сюда приехал.