Читать книгу - "Кракен - Чайна Мьевилль"

— Я думала, ваша работа — в том, что вы даете выход чаяниям безмозглых богострадальцев и пишете священные книги.

— Хватит вам обоим, — приказал Бэрон. — Угомонитесь.

— Какого хрена мы не можем найти этого спрута, босс? Кто его унес? Это уже выглядит глупо.

— Коллингсвуд, если бы я знал это, то был бы главой лондонской полиции. Давайте хотя бы разберемся, кто есть кто в этой неразберихе. Итак, недавно Тату нанял, среди прочих, нацистов Хаоса, то бишь наших лизунчиков — благодарю вас, констебль. И всех остальных в городе.

— Не всех, — возразила Коллингсвуд. — Есть еще фермеры-оружейники, но их завербовал кто-то другой. Никто не знает, что это за тип, и поэтому никто не чувствует себя в безопасности.

— Ну, это наш спрутокрад, ясное дело, — сказал Варди. — Так кто же им платит?

— Невозможно отследить. Они помалкивают.

— Вот и вытяните это из них, — сказал Бэрон.

— Босс, а что, по-вашему, я пытаюсь сделать?

— Отлично, — протянул Бэрон. — Это вроде как дзенский коан, да? Что лучше или хуже: если визионеры-стрелки сражаются против нас вместе с нацистами Хаоса — или же против них, а мы стоим между ними? Ответьте, маленькие мои бодхисатвы.

— Нельзя ли, — сказал Варди, — выяснить, что именно случилось с тем парнем? Хоть кто-то из них что-нибудь рассказал?

— Конечно, — сказал Бэрон. — Он просек, как быстро я вынудил его сдаться, так что, притворяясь, будто ему в радость тот хаос, который он создаст своей страшной правдой, этот гаденыш, бла-бла-бла, запел, как самый распрекрасный соловей.

— И что? — сказал Варди.

— То, что Дейну Парнеллу пришлось несладко. Вроде как они захомутали нашего изгнанника. Это он успел увидеть, — Бэрон указал подбородком на лежавшего, — пока не отключился. А значит, наш маленький потерявшийся Билли остался в городе сам по себе. Что же он будет делать?

— Да, но он не совсем беспомощный, верно? — сказала Коллингсвуд. — Если даже взять этого… — Она взмахнула рукой в сторону тяжелораненого. — Трудно сказать, что у Билли нет никого за спиной, так?

— Варди, — обратился к нему Бэрон. — Что думаете вы? — Он устроил целое представление, раскрывая свой блокнот, будто ничего не помнил из того описания, которое собирался преподнести. — «Это была бутыль, полицейский, легавый, мы несем друг другу хаос, дрянь ты этакая и так далее…» — прочел он совершенно бесстрастно. — Дальше буду редактировать. Опущу эпитеты и перейду к сути. «Это была бутыль. Бутыль, которая на нас набросилась. Такая, с черепом. Вместо рук кости. Стеклянный враг». Должен сказать, эта последняя строчка мне нравится. — Бэрон спрятал блокнот. — Ну, Варди. У вас должны быть соображения.

Варди закрыл глаза, прислонился к стене и надул щеки. Когда наконец он снова открыл глаза, то не стал смотреть на Бэрона или Коллингсвуд: он напряженно вглядывался через окно в изувеченного нациста Хаоса.

— Мы понимаем, в чем дело, верно? — продолжил Бэрон. — То есть скажем по-другому. Мы понятия не имеем, о чем он толковал. Никто не имеет. Но одно разумное представление у нас есть: нечто, так его и так, вмешалось в это дело и утащило молодого Харроу.

— Ладно, я вернусь в музей, — отозвался Варди. — Посмотрю, нельзя ли разобраться в этом получше. Хоть бы раз, — добавил он с внезапной яростью, — за все это чертово время, у, каким бы удовольствием это было — увидеть, что наш проклятый мир работает так, как положено! Как я устал от того, что эта вселенная так безумно случайна, всю свою, черт бы ее побрал, вечность!

Он вздохнул, потряс головой, коротко, смущенно и натянуто улыбнулся удивлению Коллингсвуд.

— Ну да, — сказал он. — В самом-то деле. Соображайте. С чего это, черт побери, ангел памяти защитил Билли?

Но не защитил Дейна, из-за чего тот сейчас ошалело, как-то частями пробуждался, связанный, находясь в настолько стесненной позе, что лишь через немалое время осознал свое тело как нечто скособоченное и крестообразное. Его прикрепили к грубой свастике размером с человека, словно собирались принести в жертву. Дейн не стал открывать глаза.

Он слышал эхо, звуки шагов, аффектированный, дурашливо-визгливый смех, который, несмотря на свою нарочитость, снова заставил его испугаться. Рычание и лай огромной собаки. Дейн поочередно напрягал мышцы рук и ног, проверяя, по-прежнему ли он цел.

Кракен, дай мне силу, молился он. Дай мне силу из своей глубоководной тьмы. Дейн знал, что за фигуры предстанут его глазам, если их открыть, понимал, что его презрение, сколь угодно подлинное и сильное, уравновесится ужасом, который придется преодолеть, — а на это у него прямо сейчас недоставало ни самообладания, ни мужества. И он не поднимал веки.

Большинство магов Хаоса талдычили до умопомрачения о том, что Хаос, к которому они взывают, ведет к освобождению, что их нелинейное колдовство является антитезой линейному, ограниченному мышлению, якобы ведущему к Освенциму, и так далее. Но подчеркивание лишь этого аспекта ультраправых взглядов было только политической уловкой. Существовала и другая, более-менее подавляемая, но не менее почтенная, истинно фашистская традиция: декадентское барокко.

Нацисты Хаоса были самой пламенной из фашистских сект. Они, подобно штрассеровцам, жаждали вернуться к незамутненным истокам движения. Скрипучая черная кожа СС, доказывали они тем немногим, кто был готов слушать, а не бежать прочь или убивать их на месте, — это всего лишь трусливая порнография, ханжеское искажение традиции.

Лучше, говорили они, посмотрите, какую жестокость проявляли на Востоке. Посмотрите на автономные партизанские ячейки, созданные в рамках операции «Вервольф»[65]. Посмотрите на сибаритские оргии в Берлине — не искажение, а отражение подлинной сути режима. Посмотрите на самую священную дату в их календаре: Kristallnacht[66], на все эти крупицы Хаоса на камне. Нацизм, утверждали они, есть избыточность, а не ханжеское самоограничение, не жесткий корсет «сверх-Я», добровольно надетый бюрократами.

Их символом была восьмиконечная звезда Хаоса, видоизмененная так, что Муркок расплакался бы[67], — с загнутыми диагональными лучами: свастика, указывающая во всех направлениях. Что есть «Закон», говорили они, что есть отмщение Хаосу, как не Тора? Что есть Закон, как не Закон Иудейский, который сам по себе есть иудейство, а потому — что есть Хаос, как не отмена этого грязного библейско-большевистского кодекса? Что есть лучшее в человечестве, как не воля, ярость и потакание своим прихотям, и разве не «Делай, что изволишь»[68]служит основой для самовоспроизводства Сверхчеловеков? И так далее, до бесконечности.