Читать книгу - "Трупорот и прочие автобиографии - Джон Лэнган"

В конце концов он плюнул и ушел. Я спросила, неужто мистер и миссис Муир умрут, но мне велели молчать. Мы сидели в бомбоубежище до трех часов ночи. Я заснула у матери на коленях. Прямо в противогазе, представляешь?

Его сняли, только когда настала пора выходить. Меня разбудили. Без противогазов лица у всех были пустыми и голыми. Дяде Бобби не терпелось увидеть, что стало с городом. Папа с мамой были напуганы. Они прятали свой страх, но наверняка думали о том, уцелел ли наш дом и есть ли куда возвращаться. За Муиров они тоже переживали. Мать за руку повела меня по лестнице. Небо стало ярко-красным от пожаров. Над городом висели черные клубы. Повсюду ревело и трещало пламя. Плакали люди. Кричали пожарные. От дыма нечем было дышать. Мать твердила: «Не смотри, Маргарет, не смотри». Но я все равно смотрела. Не могла удержаться. Дядя Бобби постоянно повторял: «Глянь туда». И я поворачивалась в ту сторону. Ничего не понимала. Я помнила, какой была наша улица. Многие дома исчезли. От них остались груды кирпичей и дерева. Почти все здания горели. Повсюду бегали люди и тушили огонь.

Наш же дом стоял на месте. Везде от взрывов вылетели окна, а у нас – остались. Даже у Муиров в комнате. Отец выдохнул. Я видела, как он улыбается и качает головой. Утром ему пришлось уйти на работу – ремонтировать фабрику, которая тоже пострадала. Мы с Бобби в то время учились в школе, но ее закрыли. Мать велела сидеть дома. Бобби злился. Он хотел своими глазами увидеть, как сильно разрушен город. «Нет!» – рявкнула мать, прекращая споры. Поэтому мы двое сидели у окна, и Бобби показывал, куда прилетели бомбы. Многие районы до сих пор горели. Дым поднимался в небо длинными черными клубами. Дома рассыпались – их буквально разнесло по кирпичику. Недалеко стоял ряд высоток: половина из них уцелела, а половина – обрушилась, как снежная лавина. Повсюду бегали люди. Кто-то тушил огонь. Кто-то разбирал завалы в поисках выживших. Из нашего окна виднелись верфи с большими подъемными кранами и кораблями. По сравнению с городом они почти не пострадали. Дядя Бобби сказал: «Понимаешь, что это значит?» «Нет», – ответила я. «Что сегодня ночью немцы прилетят опять. Они должны разбомбить верфи». Мать услышала и велела замолчать.

Но Бобби оказался прав. Ночью появились самолеты, и все началось по новой. В полночь завыли сирены. Мать разбудила меня, велела одеться. На сей раз одежда с вечера лежала возле кровати, так что мы справились быстрее. Противогаз искать не пришлось. Мы с мамой и Бобби побежали вниз по лестнице, а отец опять принялся уговаривать Муиров спуститься. «Бог защитил вас однажды, – говорил он. – Глупо второй раз подряд уповать на его милость». Муиры не послушались. Он пожелал им удачи и ушел. Догнал нас возле входа в бомбоубежище. В этот самый момент на улицу упал снаряд. Так близко, что нас накрыло взрывной волной. Очень мощной. От грохота заложило уши. Я закричала, но себя не услышала – будто голову набили ватой. Родители на руках занесли нас с Бобби в бомбоубежище. Нашли свободные места; мама помогла надеть противогазы. В ушах звенело. Я ничего не слышала. Ну, почти ничего. Звук доносился будто издалека. Мне стало страшно. Я заплакала. Мать что-то говорила, но ее я не слышала. Только видела, как шевелится резиновый противогаз у нее на голове. У моей матери был тихий голос, помнишь? В конце концов она сдалась и просто стала гладить меня по спине. Земля тряслась от взрывов. Не знаю, насколько сильно бомбили в ту ночь, но явно не меньше, чем накануне. Я устала. Несмотря на тряску, меня клонило в сон. Однако и уснуть я не смогла: слишком сильно звенело в ушах. Мы сидели в бомбоубежище несколько часов, к концу мне немного полегчало. Я могла слышать родителей. Правда, слабо, приглушенно. Звон никуда не исчез, только притих, но все равно заливал мне уши. Так я это представляла: что бомба, словно камень, упала в воду, и меня окатило волной.

В конце концов прозвучал отбой тревоги, и мы вышли. Небо словно полыхало в пожаре. Почти все здания были разбомблены. Улицу усеивали горы битого стекла. Из кирпичей торчали куски дерева. Вот пустая оконная рама. Вот будильник в канаве. Вот какие-то бумаги. Вот чьи-то столовые приборы на тротуаре. Дядя Бобби подобрал ножик, но отец сказал что-то, и он его бросил. Повсюду горело. Пахло дымом и пеплом. Кричали люди. Звуки доносились будто из-под воды. Родители опять боялись, что дом разрушен. Но нет, он стоял на месте и ждал нас.

Потом, много лет спустя, дядя Бобби объяснил, почему наш дом уцелел, – потому что он стоял на берегу. Почти все самолеты сбросили бомбы слишком рано. Не попали ни в нас, ни в верфи. Хотя нас должно было разнести на кусочки… Тогда я этого не знала. Просто радовалась, что моя кроватка уцелела. Я так устала, что уснула сразу же, как только легла, несмотря на звон в ушах.

Следующим утром мне стало лучше. Я смогла расслышать мамин голос. Однако звон так и не утих. Я по-прежнему ощущала его, если сосредоточиться. Только он стал другим: звучал уже не ровно, а то тише, то громче. Как мелодия в песне. В тот день нас тоже не выпускали из дома. Бобби ужасно ныл. Мать сказала, что на улицах полно неразорвавшихся снарядов и не только их. «Ты про трупы?» – спросил Бобби. Он корчил из себя взрослого. «Да», – ответила мать таким тоном, что Бобби немедленно заткнулся. Она к тому времени уже знала, что погибли наши друзья.

Мы с Бобби просидели еще один день, выглядывая в окошко гостиной. На сей раз город пострадал серьезнее. Снаряды попали в винокуренный завод. Он горел всю ночь и весь день. Некоторые улицы разбомбило полностью. От них остались груды щебня. Взрывом перевернуло автомобиль и впечатало его в стену. Рядом с ним стоял мужчина, подбоченившись и качая головой. Он будто не понимал, что случилось с машиной. Мы знали, что нельзя смеяться. Это грешно. Но он выглядел так забавно… Мы захихикали, и мама нас услышала. Она подбежала к нам и резко спросила, что смешного мы тут увидели. Бобби показал ей машину с владельцем. Мать выглянула в окно, раздраженно фыркнула и ушла. Она велела не выходить из комнаты, и мы сидели на подоконнике, глядя, как мужчина соображает, что ему делать. Потом он наскучил