Читать книгу - "Чудовище Франкенштейна - Сьюзан Хейбур О'Киф"

У моих ног извивался помешанный, который только что навсегда распрощался со своей скрюченной ногой: ее нижнюю часть отрубило почти полностью. Даже если Уолтон выживет после потрясения и потери крови, он никогда не сможет за мной охотиться. Но разве не этого я добивался?

Я затрясся всем телом. Я больше не мог выносить неопределенность прошедших десяти лет. Я горел желанием свернуть ему шею и покончить с этим.

Но что толку от моих желаний? Разве я мало насмотрелся на смерть этой ночью?

Я медленно подтянулся, ухватившись за опорный брус.

Уолтон прикрыл глаза, его лицо осунулось и посерело. Если бросить его здесь, он не выживет. Но он все равно не выживет, даже если внести его в лифт и держать на руках, ощущая кожей всю его ненависть ко мне.

Киркой я проделал дырку в своей мешочной блузе, оторвал длинную полосу и как можно туже затянул жгутом его бедро, всячески стараясь не касаться тела.

Вдруг в глазах Уолтона проснулось отвращение, и он вытянул руки, пытаясь вцепиться в меня. Я сделал все, что мог, и стал пятиться по туннелю к лифту. Уолтон замер, но смотрел так пронзительно, что я подумал: вот бы он потерял сознание или лампы на стене погасли — только бы не видеть этого пристального взгляда.

Невероятно, но он перевернулся на живот, приподнялся на локтях и пополз за мной.

В тусклом свете безопасных ламп, расставленных вдоль опор, я видел, как нижняя часть его ноги перевалилась через рельс; полоска обнаженной кожи разорвалась, и ступня осталась лежать позади; когда он, превозмогая боль, закусил губы, на подбородок хлынула кровь.

— Лежи смирно, — сказал я, — я поднимусь и приведу врача.

Я снова подумал, что нужно сейчас же отнести его в лифт, но знал, что не устою перед искушением убить его еще до того, как мы окажемся на поверхности.

Словно жуткая ползучая рептилия, он продолжал двигаться вперед, медленно преследуя меня.

Наконец я добрался до лифта. Позвонил и шагнул внутрь.

— Ты не убьешь меня? — спросил он. — Почему? Потому что в ушах по-прежнему звучит голос Уинтерборна?

— Нет… Я был чудовищем по собственной воле, — устало ответил я. — Я слишком долго не мог этого понять. Теперь я по собственной воле стану человеком. Я так решил.

— Ты не только чудовище, но еще и кретин, — он достал из-за пазухи пистолет, — ведь люди тоже убивают. И на сей раз я убью нас обоих.

— Нет! — крикнул я, но было слишком поздно.

За выстрелом последовал громкий свист и оглушительный рев: искра зажгла огромный огненный шар. Адская сфера охватила Уолтона и, испепелив его, устремилась по туннелю к главному стволу шахты. Газы вспыхивали, угольная пыль взрывалась, и шар летел быстрее и быстрее, наконец он с исполинской силой подкинул лифт и швырнул клеть вверх по стволу. Упав навзничь, я беспомощно лежал, пока лифт рикошетом отбрасывало от стен. Металл подо мной раскалился докрасна. Он обжигал кожу сквозь одежду, ставя клейма рудника. Точка яркого света над головой раздулась пламенным, всепоглощающим солнцем, и меня выбросило из шахты прямо в небо.

15 марта

Неделя ушла на то, чтобы все это записать: с того момента, как я встретил Уолтона на дороге, и до последнего взрыва в руднике. По словам Дарби, я много дней провалялся в забытьи, а очнувшись, очень долго только и делал, что писал, и он решил, что я свихнулся. Дома у него не хватало чернил и бумаги, и Дарби пришлось ездить в город за коричневой оберткой, старыми письмами, пустыми листами, что оставляют в конце семейных Библий, и так далее. Даже сейчас, обложившись подушками, я лежу на полу в доме Дарби и пишу. Хаос жизни, как всегда, упорядочивается на письме.

А что мне еще остается делать? Из-за ожогов на спине и ногах я могу пройти не больше нескольких ярдов. Шрамы останутся на всю жизнь, с важным видом сказал врач. В наступившей тишине я рассмеялся. Я хохотал до слез, пока Дарби не сообразил, в чем было дело, и не поддержал мое веселье.

Наибольшую опасность представляло плечо. Когда Уолтон загнал кирку в пулевое отверстие, кость треснула, и врачу пришлось доставать осколки. В ране возникло заражение, и все думали, что я умру или что, по крайней мере, мне придется ампутировать руку по самую ключицу. Я выжил. Доктор сказал, что я навсегда останусь калекой. Это мне даже больше подходит. Несмотря ни на что, я рад, что пишу другой рукой, а не то бы пришел в ярость.

Я еще не был на могиле Лили, но жена Дарби говорит, что вид там славный — спиной к копи и чугунолитейному заводу, лицом к западным холмам. По ночам, когда Дарби с женой и детьми спят, я вижу Лили в гробу и спрашиваю себя: неужели все, что я сделал, начиная с нашей первой встречи на скалах, не имело смысла. Потом наступает рассвет, дети Дарби собираются и играют вокруг меня, представляя, что я слон, пиратский корабль или неприступная гора (неприступная потому, что ожоги на спине еще не зажили). Столько людей проявили ко мне доброту, что даже не верится; многие другие ворчат, но терпят. Уолтон и моя собственная жестокость вынуждали меня бежать отовсюду, и я не ведал, что случится, если остаться там, где меня радушно примут, и попытаться жить мирно. Но теперь мои раны заставили меня хотя бы ненадолго остаться: ребенок слева заворожено следит за каждым словом, которое я пишу, ребенок справа горько плачет оттого, что я еще не рассказал ему сегодня ни одной истории, а мисс Дарби непринужденно покрикивает на меня за то, что я роняю крошки на недавно подметенный пол.

А что же Лили? Неужели я должен считать потерянным время, проведенное вместе, лишь потому, что она была сумасшедшая? Я не познал с ней счастья, но обрел надежду на его возможность. Когда она умирала и потом, работая в руднике, я испытал жалость. Всепрощение. А еще… неужто любовь?

Для чудовища подобное чувство — уже само по себе бесценная награда.