Читать книгу - "Дочь колдуна - Вера Крыжановская"

– Да, папа, но ведь это низшие животные; людей же, равных нам, если их любишь, нельзя так спокойно уничтожать, – возразила Мила.

– Если их «любишь»? Гм! Чаще всего, я полагаю, дума ют главным образом о своем собственном спасении. Это не значит, впрочем, чтобы я отрицал силу любви; я и сам испытал тиранию этого странного чувства, но мне кажется, что оно только следствие излучения некоего смолистого вещества, которое так сказать слепляет не только одного человека с другим, но даже и с вещами; привязываются же, например, к старой мебели, или изношенному и скверному платью, пропитавшимися мало-помалу нашими выделениями, т. е. тем клейким веществом, которое мы обрываем, разлучаясь с вещью, а потому мы избегаем этого неприятного ощущения. Все это, дочь моя, глубоко интересные предметы и в другой раз мы подробнее поговорим о любви и о зле так как мы их понимаем.

– Не правда ли, это несчастие, когда близкие люди смотрят на вещи с совершенно противоположных точек зрения. Мнения, высказанные Мишелем, совершенно не сходятся с твоими. Как согласить это? – заметила Мила, а потом, после минутного колебания, прибавила: – Между тобой и мамой также было разногласие и даже теперь вас разделяет как будто пропасть.

Выражение злобной горечи на минуту исказило лицо Красинского.

– Ты права: мы с ней принадлежим к двум враждебным лагерям; но, во всяком случае, мы снисходительнее к адептам Неба, чем они к нам. В неистощимом «милосердии» своем они принципиально преследуют нас, воюют с нами своим символом или ладаном, и когда даже мы им ничего не делаем, они рады уничтожить нас. Но, если мы желаем наслаждаться и удовлетворять свои страсти, то это – совершенно законное чувство; право каждого – завоевывать желаемое. Кому до этого какое дело? А ведь между нами есть удивительные ученые, и мы трудимся над открытиями в неведомом плане также, как и гималайские эгоисты. Если они располагают огнем, так и мы тоже; и нам повинуется молния, хотя не отрицаю, что они сильнее нас. Но они – эгоисты, а свое знание, свою чудодейственную науку скрывают в пещерах, или недоступных дворцах, и делятся ими только со своими адептами; тогда как мы выносим на рынок свое приобретенное знание и отдаем его в общее пользование. Однако прощай, дорогая. Мы не скоро увидимся, но я буду следить за тобой, будь покойна. Может быть, и увидимся тайно, а когда встретимся в свете, я буду под другим именем. Ты же иди навстречу своему счастью.

– Я буду счастлива, если Мишель полюбит меня, но не могу представить себе, как уступить его Надя? Она страстно его любит, а ты говоришь, что она станет совсем бедной. Что же будет с ней? Она так привыкла к роскоши.

Красинский загадочно улыбнулся.

– Вижу, что тебя трогает ее судьба. По правде говоря, это слабость, которой тебе не должно поддаваться; но все равно, я скажу, что, по-моему, ожидает ее в будущем. Я думаю, что она не устоит в непосильной борьбе и сделается жертвой сатаны; а самое пикантное в этой истории то, что ее погубит, вероятно, именно ее добродетель. Надя любит своих, и ей будет тяжело видеть их страдания; во всяком случае, бедность, голод, и унижения – опасные советники. Прибавь к этому еще безмолвие Неба, которое любит подвергать своих приверженцев тяжким испытаниям, пока совсем не раздавит их, а это является могущественным содействием аду. В общем, получается такая злая ирония: любовь и преданность, то есть основы добра, губят душу человека. Такова будет, по-моему, и судьба Нади. Она не способна на мученичество, а только мученики, которые безропотно переносят все несчастия и пытки, могут пролезть в ту узкую щель, что зовется вратами небесными. А двери ада широко открыты, и царь его награждает своих подданных всеми земными благами, не требуя взамен ничего, кроме разрыва с Небом и его служителями, отриц…

Струя теплого и ароматного воздуха ударила Красинскому в лицо и оборвала его речь; он откинулся назад, словно пораженный в грудь. Между ним и Милой встало беловатое облако, быстро сгущавшееся и принявшее облик женщины в легком одеянии; распущенные волосы ореолом окружали ее лицо, а в руке блестел золотыми лучами крест.

– Да, ад дает все телу, у души отнимает то, что ее поддерживает и просвещает, – послышался гармоничный отдаленный голос.

Видение приблизилось к Миле, стоявшей неподвижно со сложенными на груди руками. Но в эту минуту Красинский, с пеной у рта от бешенства, словно железными клещами схватил руку дочери, и та, слабо вскрикнув, упала в обморок.

– Прочь! Исчезни, неблагодарное создание, ненавистью заплатившее мне за любовь. А! Ты еще хочешь отнять у меня и дочь? Никогда не уступлю ее тебе!

С проклятиями и творя в то же время магические формулы, схватил Красинский с груди черный крест и протянул его, в опрокинутом виде, по направлению призрака Маруси; из пространства вырвался черный, тошнотворный дым и, извиваясь спиралью, потянулся к светлому видению, которое побледнело и отодвинулось, но не исчезло, прикрываясь, как щитом, своим лучезарным крестом.

– Ты пока еще не победил, и я надеюсь вырвать у тебя душу моего ребенка, презренный раб тьмы, – произнес благозвучный голос.

В ту же минуту донеслось откуда-то дивно могучее по звучности пение. Красинский прервал свои проклятия и заклинания, зашатался, охваченный точно головокружением, и затем внезапно рухнул на пол.