Читать книгу - "Красная дуга - Андрей Александрович Протасов"

решать, как нам успокоить население. Волнения скоро станут неуправляемы. В Сахарном старик какой-то призывает уничтожить нашу святыню, как оглашенный. Наверняка под действием зелья какого-то. А если он его людям начнет давать? Страшно подумать, что будет. Дисциплина — наше дело, господа. У наших Благодателей много работы в Колизиуме. Магический лев заболел. Боюсь даже подумать, что будет, если нашего защитника не станет.

— А, что с ним?

— Шерсть у него стала красного цвета, и растет вторая голова. Странный пар из пасти. Если так дальше пойдет, у нас будет не Красная Дуга, а Красный Дракон. И будет у нас вместо партии КраДу партия ДраК. Какие предложения по Сахарному? Слушаю.

— Язык отрезать. Пусть немым будет.

— Бунта хотите?

— Наркотик ему в зелье подсыпать. Наверняка ведь, он что-то употребляет, раз пророком себя мнит. Пусть воображает, что он космонавт. — ожидаемо заявил Плавчиков.

— Идея хорошая, Плавчиков! Вы и займетесь этим делом. Проберетесь к старику в дом, найдете зелье, подсыпете наркотик.

— И как я найду его, зелье?

— По запаху. У колдунов зелье мерзко воняет… Червоткин! Что вы сидите, как Монумент Великой Истории? Вас хорошо в президиум сажать, чтобы делегаты прониклись важностью момента. Скажите, что-нибудь?

— Надо его золотой лихорадкой заразить. — флегматично ответил Червоткин.

— От лихорадки скоро вакцина будет. Нет смысла… Послушайте, Мальчиковская, чему вы улыбаетесь все время? Вы не в доме малютки, не в детском манеже сидите, подпрыгивая от счастья новой жизни, слюну пуская.

Где ваш перстень? Вы что, не защищаетесь от Радужного Пара?.. Знаете, подружитесь с этим Сахарным. Ходите на проповеди, смотритесь в него с детской преданностью, как в зеркало, улыбайтесь, войдите в доверие. Вам он поверит. Глядишь, рецепт его зелья узнаете… Идите прямо сейчас, с глаз долой. И перстень найдите. Хотя, может и не надо…

Когда собрание закончилось и все разошлись, Рубежный погрузился в состояние, которое обычно называют депрессией. Рубежный не понимал, что такое депрессия. Для него это было время отдыха. Время, когда не думаешь ни о чем. Он даже собственное тело не ощущал. Будто его нет. Ни тела, ни мыслей. Ни сон, ни бодрствование. Сознание, как топкая трясина. Только медленное, ритмичное покачивание, как у плохого поэта. Состояние: “Непонятно зачем, почему, отчего…”. Казалось, даже электроны застыли на своих орбитах. В таком состоянии у него даже бывали откровения: Я, когда что-нибудь потрясающее вижу, потрясающую вещь могу придумать. Чего и не знал никогда. Даже не видел, а слышал только. Давно. И всегда в точку.

В такую “заморозку” Рубежный погружался всегда после бурного собрания, дискуссии, интеллектуальных или эмоциональных всплесков. Торможение, чтобы не перегореть. А перегрев охлаждал алкоголем. Про себя он называл его адкоголем. Рубежный не был тщеславен. И он был тщеславен. Он не хотел славы, денег, власти. Он хотел быть героем. В крайнем случае, гением. Заметил Рубежный одну особенность — если вдруг начинаешь глупеть. Не тупеть, а перестаешь жизнь понимать. Это может быть верным признаком перехода в новое качество, если будет приложено необходимое усилие, чтобы порвать поверхностное натяжение ветхих форм жизни, как у воды, по которой прыгают водомерки, аки посуху.

Сны Сумина.

Чтобы продолжить произведение, должны предстоять важные события, или произойти. События эти необычные. Они незаметны. Это не выборы.

— Как вы создаете ваши опусы?

— Из каких-то глубин. Не знаю из каких. Сам я человек посредственный и малоинтересный. Скорее наоборот. Я и сосудом себя назвать не могу. Дырявый какой-то сосуд. Вытекает все и в землю уходит. А когда удается уйти в пустоту от суеты мирской, поднимается соками в сознание, как в растении, через мое же сознание прошедшими, преображенными в подземных хранилищах, выдержанными десятилетиями брожения, превращенными в истинный спиритус — и дыхание, и воздух, и жизнь, и душа Древних. Все библиотеки там, в Земле. Огонь очищающий, уничтожающий, возвышающий — все там. А когда тебя цементируют разными сложными глупостями, оксюморонами и прочим, делаешься ты искусственный интеллект и водишь воображаемые массы в воображаемой ландии с места на место, из угла в угол.

Тогда ты уже не дырявый, ты уже компост из которого делаешь разные вкусные, но мертвые вещи, как сыр из молока. Когда ты заражен интеллектом — это бомба. К счастью, бомба может не взорваться.

Однажды я узнал, что люди разные. Разумеется, я это всегда знал, но не понимал. Однажды понял. Я думал — люди разные, потому что жизнь у всех разная. Потому что среда заела. Оказалось — это не так. Люди рождаются разными. Люди отличаются глазами. Они у них в разных местах. По внешнему виду у всех в одном месте — по обе стороны носа. По факту — где угодно. В темечке, на затылке, в ушах, в пальцах, в груди. Иду я, глаза у меня в темечке, смотрят глубоко в небо. И я не вижу никого вокруг, никого нет. А тот, который кроме просто глаз по обе стороны носа, других глаз никаких не имеет, смотрит бессмысленно и притягательно, как смотрит бездна, для которой понятия смысла не существует, а есть только желание поглощать на уровне инстинкта…

И, дуя мне в лицо,

Ликующий Мамот,

Мерцающий Палаццо

За душу продает.

Куда сознание заточено, там и глаза. И не видит ничего больше человек. Если курицу обездвижить и заставить два часа смотреть на вертикальную ножку табуретки, затем отпустить — она не увидит горизонтальной перекладины, будет натыкаться на нее постоянно.

Я хотел поглощать знания. Он не дал. Нет у меня знаний. Потому что нельзя поглощать. Порочный подход. Синтез не поглощает. Синтез, как известно, объединяет. Двое — одно. Не одно в другом.

Вокруг стен Колизиума построили винтовую лестницу, ведущую на крышу. На крыше, вплотную к аисту, полукруглый помост, примыкающий к Красной Дуге. Ежегодно, в годовщину Красной Дуги, Благодатели поднимались на крышу, выстраивались на помосте полукругом. В руках они держали особые липовые жезлы. Было их четверо. Одеты были в наглухо застегнутые кители золотого цвета с красным воротником, узкие прямые брюки и туфли из тонкой, немнущейся кожи с острым носом на тонкой подошве, оба того же цвета. Благодатели подносили жезлы к Красной Дуге, одновременно касались ее. И Колизиум загорелся. И явился призрак Капуши, обнимающего стены. Благодатели одновременно громко произнесли два слова: ЖИВОЙ ОГОНЬ! И огонь поднялся вверх, и вошел в аиста. Красная Дуга накалилась до того, что воздух вокруг нее серебристо-голубым свечением наполнился. И пал народ на колени, и вопил исступленно: ЖИВОЙ ОГОНЬ! В Сахарном старик содрогался в конвульсиях и