Читать книгу - "Зов Ктулху - Говард Филлипс Лавкрафт"

Потом впереди забрезжил свет, тусклый и зловещий, и вскоре послышался тихий плеск подземных вод. И в который уже раз меня пробрала дрожь слишком уж не по душе мне было все, что принесла с собой эта ночь, и я горько сожалел о том, что послушался зова предков и явился на этот первобытный ритуал. По мере того, как лестница и коридор становились шире, я все яснее различал новый звук жалобную и жалкую пародию на флейту, и вдруг предо мной развернулась грандиозная панорама внутреннего мира: обширное побережье, сплошь покрытое поганой порослью, озаряемой столпом огня нездорового зеленоватого оттенка, извергающимся из недр его, и омываемой широкой маслянистой рекой, струящейся из каких-то ужасающе невообразимых бездн, чтобы слиться с чернейшими из пучин древнего, как мир, океана.

Мне стало дурно; я задыхался, глядя на этот богомерзкий Эреб с его громадными поганками, вредоносным пламенем и вязкими водами, в то время как люди в мантиях выстраивались полукругом лицом к пылающему столпу. Начинался святочный ритуал, который древнее человечества и которому суждено пережить человечество: первобытный ритуал солнцестояния, сулящего победу весны и зелени над зимой и снегом; ритуал огня и обновления, света и музыки. Этот-то ритуал и вершился теперь на моих глазах в адском подземелье. Я наблюдал за тем, как они поклоняются столпу болезнетворного огня и бросают в воду пригоршнями какую-то слизистую поросль, зеленовато поблескивающую в хлористом зареве. И еще я видел, как нечто бесформенное сидело, скорчившись, в стороне от света и пронзительно дудело в свою флейту, и сквозь эти звуки мне слышалось как бы некое приглушенное хлопанье крыльев, приближавшееся из зловонной тьмы, непроницаемой для взора. Но более всего меня пугал огненный столп: неутомимо извергаясь из глубин, самых последних и непостижимых, он не рождал теней, как рождало бы любое здоровое пламя, зато покрывал мертвые стены тошнотворной и ядовитой зеленой накипью. И все это яростное полыхание не несло в себе ни толики тепла, только холод, липкость смерти и разложения.

Тем временем мой провожатый протиснулся сквозь толпу прямо к тому месту, откуда изрыгалось пламя, обратился лицом к собравшимся и принялся производить размеренные обрядовые жесты. В определенные моменты все склонялись в раболепном поклоне, особенно когда он вознес над головой руку с ненавистным Некрономиконом , захваченным из дома. И я отвешивал поклоны вместе со всеми, ибо был призван на этот праздник писаниями своих отцов. Затем старик подал сигнал притаившемуся в полумраке флейтисту, и тот, сменив тональность, заиграл чуть громче; кошмар, который за этим последовал, превосходил всякое воображение. При его проявлении я чуть не рухнул на обезображенную лишайником почву, пронзенный страхом не от мира сего, не от мира того, и не от мира любого, но страхом безумных расстояний между галактиками.

Из невообразимой гущи мрака по ту сторону гангренозного подыхания негреющего огня, из сатанинских пространств, в которых влачит свои волны маслянистая река, неслышно, невидимо и неодолимо, приближалась, ритмично хлопая крыльями, стая, по-видимому, ручных, дрессированных гибридов, в уродстве своем недоступных ни охвату незамутненным взором, ни осмыслению неповрежденным рассудком. Не то вороны, не то вампиры… одним словом, это было нечто такое, о чем я не могу, да и не хочу вспоминать. Медленно и неуклюже приближались они, частично на своих перепончатых лапах, частично с помощью перепончатых крыльев, и когда они, наконец, достигли толпы священнодействующих, те принялись хватать и седлать их… и один за другим уносились прочь вдоль подземной реки в глубины преисподней, в галереи страха, туда, где отравленные ручьи пополняют чудовищные водопады, навеки скрытые от глаз людских.

Старая прядильщица умчалась вместе со всеми, старик.остался, потому что я ответил отказом, когда он подал мне знак оседлать одну из тварей и следовать за остальными. Выпрямившись на нетвердых ногах, я обнаружил, что все исчезли и люди, и животные, и даже бесформенный флейтист, и только две крылатых бестии терпеливо паслись неподалеку, я продолжал упираться, и тогда старец вновь извлек свои перо и дощечку и начертал слова, из коих следовало, что он действительно является полномочным представителем моих отцов основателей святочного культа на этой древней земле, что имеется распоряжение, в соответствии с которым я должен был сюда вернуться и что самые главные таинства еще впереди. Почерк его был старомодно затейлив, а в подтверждение своих слов, ибо я по-прежнему пребывал в нерешительности, он вынул откуда-то из многочисленных складок своей просторной мантии перстень с печаткой и часы. На обоих предметах красовался наш фамильный герб. И все же это было скверное доказательство, поскольку из бумаг, имевшихся в семейном архиве, я знал, что эти самые часы были зарыты в землю вместе с телом моего прапрапрапрапрадедушки еще в 1698 году.

Тогда старик откинул капюшон, чтобы продемонстрировать наше фамильное сходство, но я лишь пожал плечами, потому что знал: никакое это не лицо, а дьявольски искусная восковая маска. Тем временем порхающие твари стали проявлять признаки беспокойства и рыть когтями землю, поросшую лишайником; старик, похоже, тоже начал терять терпение. Когда одно из существ, не вытерпев, стало потихоньку пятиться, старик рванулся, чтобы остановить его, и от этого резкого движения восковая маска слетела с того места, где у него должно было находиться лицо. То порождение горячечного бреда, что предстало предо мной в этот миг, загородило мне путь обратно к лестнице, по которой мы сюда спустились, а потому я бросился, не помня себя, в подземную реку, влачащую маслянистые воды свои в неведомые морские гроты; бросился вниз головой в эту зловонную квинтэссенцию подземных ужасов, не дожидаясь, пока мои истошные вопли навлекут на меня все загробные легионы, какие только могут таиться в этих ядовитых безднах.

В больнице, где я очнулся, мне сообщили, что меня обнаружили на рассвете в водах кингепортской гавани, полуокоченевшего, вцепившегося мертвой хваткой в кусок дерева, ниспосланный мне Провидением. По следам на снегу было установлено, что накануне вечером, переходя через гору, я свернул не на ту развилку и упал со скал Оранжевого мыса. Мне нечего было на это возразить, просто нечего и все: из широких окон больничной палаты открывался вид на море крыш, среди которых старинные составляли лишь какую-нибудь пятую часть; с улиц доносился шум трамваев и автомобилей. Мне клялись, что это Кингспорт, и я согласно кивал. Узнав, что больница расположена по соседству со старым кладбищем на Центральном холме, я впал в истерику, и тогда меня перевезли в больницу Святой Марии в Аркхэме, где я должен был получить более основательный уход. Там мне очень понравилось, тем более, что тамошние доктора отличались либеральными взглядами и даже посодействовали мне в получении копии злополучного Некромикона Аль Хазреда, снятой с оригинала, хранившегося под замком в библиотеке Мискатоникского университета. Поскольку болезнь моя был каким-то образом связана с психозом, мне посоветовали выкинуть из головы всякие навязчивые идеи.

Читая ту чудовищную главу, я трепетал и трепетал вдвойне, ибо клянусь! содержание ее было мне не в диковинку. Я уже читал ее прежде, что бы там ни показывали следы на снегу, а где я читал ее… об этом лучше не вспоминать. В часы, свободные от сна, нет никого, кто мог бы мне об этом напомнить; зато все сны мои с некоторых пор превратились в кошмары, и причиной тому слова, которые я не смею процитировать. Я могу привести лишь один абзац; вот как он выглядит в моем переводе с неуклюжей вульгарной латыни: