Читать книгу - "Имаджика. Примирение - Клайв Баркер"

— У этого парня нелады с головой, — сказал Ирландец, — Ты только посмотри на него! Он абсолютно трахнутый.

Не обращая внимания на Ирландца, Толланд продолжал наносить удары. Тело маляра обмякло и упало бы, если б Толланд не прижимал его к стене, а лицо становилось все более безжизненным с каждым ударом.

— Ты слышишь меня, Толли? — сказал Ирландец, — Он чокнутый. Он все равно ничего не чувствует.

— Не суй свой член не в свое дело!

— Послушай, может, ты оставишь его в покое?..

— Он вторгся на нашу территорию, так его мать в левую ноздрю, — сказал Толланд.

Он оттащил маляра от стены и развернул. Небольшая толпа зрителей попятилась, освобождая предводителю место для развлечений. Ирландец замолчал, а новых возражений не предвиделось. Несколькими ударами Толланд сбил маляра с ног. Потом он принялся пинать его. Жертва обхватила руками голову и свернулась калачиком, стараясь, насколько это возможно, укрыться от ударов. Но Толланд не желал мириться с тем, что лицо маляра останется целым и невредимым. Он наклонился над ним, оторвал его руки от лица и занес для удара свой тяжелый ботинок. Однако, прежде чем он успел исполнить намеренное, его бутылка упала на асфальт и разбилась вдребезги. Он повернулся к Ирландцу:

— Зачем ты это сделал, трахнутый карась?

— Не надо бить чокнутых, — сказал Ирландец, и по его тону стало ясно, что он уже сожалеет о содеянном.

— Ты хочешь меня остановить?

— Да нет, я только сказал…

— Ты, член с крылышками, хочешь, едрит твою в корень, меня, гондон дырявый, остановить?

— У него не все в порядке с головой, Толли.

— Ну так я ему вправлю мозги, будь спокоен.

Он отпустил руки жертвы и переключил внимание на новоявленного диссидента.

— Или ты сам хочешь этим заняться?

Ирландец покачал головой.

— Давай, — сказал Толланд. Он переступил через маляра и двинулся к Ирландцу. Маляр тем временем перевернулся на живот и пополз в сторону. Кровь текла у него из носа и из открывшихся ран на лбу. Никто не сдвинулся с места, чтобы помочь ему. Когда Толланд был на подъеме, как сейчас, ярость его не знала пределов. Любое живое существо, подвернувшееся под руку — будь то мужчина, женщина или ребенок, — жестоко расплачивалось за нерасторопность. Он крушил кости и черепа, не задумываясь ни на секунду, а однажды — меньше чем в двадцати ярдах от этого места — воткнул одному человеку в глаз острый край разбитой бутылки — в наказание за то, что тот слишком долго на него смотрел. Ни к северу, ни к югу от реки не было ни одного картонного городка, где бы его не знали и где бы не возносили молитвы о том, чтобы их миновало его посещение.

Прежде чем он добрался до Ирландца, тот униженно вскинул руки.

— Хорошо, Толли, хорошо, — сказал он, — Это была моя ошибка. Клянусь, я был не прав и теперь прошу у тебя прощения.

— Ты разбил мою бутылку, так твою мать.

— Я принесу тебе еще одну. Обязательно принесу. Прямо сейчас.

Ирландец знал Толланда дольше, чем кто-либо из присутствующих, и был знаком со способами его умасливания. Самый лучший из них — многословные извинения, произнесенные в присутствии как можно большего числа членов племени. Стопроцентной гарантии это средство не давало, но сегодня сработало.

— Я пойду за бутылкой прямо сейчас? — спросил Ирландец.

— Принеси мне две, паскуда.

— Паскуда я и есть, Толли, самая настоящая.

— И одну для Кэрол, — сказал Толланд.

— Обязательно.

Толланд навел на Ирландца свой грязный палец.

— И никогда больше не становись у меня на дороге, а иначе я отгрызу тебе яйца.

Дав это обещание, Толланд снова повернулся к своей жертве. Заметив, что маляр успел отползти в сторону, он испустил нечленораздельный яростный рев, и те, кто стоял в одном-двух ярдах от прямой, соединявшей мучителя и жертву, почли за благо ретироваться. Толланд не торопился. Он смотрел, как едва живой маляр с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, пошел среди хаоса коробок и разбросанных постельных принадлежностей.

Впереди него мальчик лет шестнадцати, опустившись на колени, рисовал цветными мелками на бетонных плитах. Когда маляр приблизился, он как раз сдувал пастельную пыль с очередного шедевра. Углубившись в свое искусство, он и не подозревал об избиении, привлекшем внимание остальных, но теперь он услышал, как голос Толланда, эхо которого отдавалось во всем проходе, зовет его по имени.

— Понедельник, мудозвон недоделанный! Держи его!

Мальчишка поднял голову. Он был острижен почти наголо; кожа его была вся в оспинах; уши торчали, словно ручки велосипедного руля. Однако взгляд его был ясным, и ему потребовалась лишь секунда, чтобы осознать возникшую перед ним дилемму. Если он остановит истекающего кровью человека, он приговорит его к смерти. Если он не сделает этого, он приговорит к смерти себя. Чтобы выиграть немного времени, он изобразил озадаченный вид и приложил руку к уху, словно не расслышал приказ Толланда.

— Останови его! — раздалась команда.

Понедельник стал неторопливо подниматься на ноги, бормоча беглецу, чтобы тот убирался ко всем чертям, и поскорее.

Но идиот замер на месте, устремив взгляд на незаконченную картину Понедельника. Она была срисована с газетного фото большеглазой старлетки, которая позировала с коала на руках. Понедельник изобразил девушку с любовной тщательностью, но медведь превратился в немыслимый гибрид с единственным горящим глазом в задумчивой печальной голове.

— Ты что, не слышишь меня? — сказал Понедельник.

Человек никак не отреагировал на его вопрос.

— Настали твои похороны, — сказал он, вставая при приближении Толланда и отталкивая человека от края картины. — Пошел отсюда, — сказал он, — а то он мне тут все испортит! Убирайся, кому говорю! — Он толкнул еще сильнее, но человек был словно прикован к этому месту. — Болван, ты же все кровью зальешь!

Толланд позвал Ирландца, и тот поспешил к нему, стремясь как можно скорее искупить вину.

— Что, Толли?

— Хватай-ка этого трахнутого паренька.

Ирландец послушно направился к Понедельнику и схватил его за ворот. Толланд тем временем приблизился к маляру, который так и не сдвинулся со своего места на краю разрисованной плиты.

— Только чтоб он не забрызгал кровью! — взмолился Понедельник.

Толланд посмотрел на мальчишку, а потом шагнул на картину и вытер ботинки о тщательно нарисованное лицо. Понедельник протестующе застонал, видя, как яркие мелки превращаются в серо-коричневую пыль.

— Не надо, дяденька, не надо, — умолял он.

Но жалобные стоны лишь еще больше вывели его из себя. Заметив полную мелков жестянку из-под табака, Толланд примерился пнуть ее, но Понедельник, вырвавшись из рук Ирландца, бросился на ее защиту. Пинок Толланда пришелся мальчику в бок, и он покатился в разноцветной пыли. Ударом ноги Толланд отбросил жестянку вместе с ее содержимым и изготовился второй раз поразить ее защитника. Понедельник сжался, ожидая удара, но тот так и не был нанесен. Между намерением Толланда и приведением его в исполнение возник голос маляра.