Читать книгу - "Рыдания усопших (сборник) - Людвиг Павельчик"

Когда Тим открыл глаза, то увидел, что импровизированная дверь отброшена, и землянка освещена ярким утренним солнцем. Трава и листья, устилающие пол, были сбиты ногами в кучи в приступах вчерашнего страха, и меж кучами этими проглядывала голая земля. Столб с куском цепи по-прежнему осиротело торчал посреди землянки, три угла которой были совершенно пустыми, а в четвертом мирно посапывал толстяк Тони. Рубаха его задралась, и миру открылась обширная площадь его бледного живота, мерно вздымающегося при дыхании.

Выбравшись наружу, Тим увидел малявку-Петера, который уже развел костер и бродил меж деревьев в поисках грибов или еще чего съестного. Вид у Малявки был довольно бодрый, хотя и осунувшийся.

Эй, Петер! Ты чего это нас не разбудил? крикнул ему Тим. – Тони не переживет, если ты без него нажрешься!

Малявка-Петер помахал Тиму рукой и улыбнулся.

Да я еще и не нашел ничего, так что жрать нечего. А знаешь что, Тим?

Что?

Я знаю, кто выкопал эту землянку.

Да? Кто же?

Дьявол, чуть понизив голос, на полном серьезе заявил Петер. – И она – не что иное, как вход в ад. Хорошо, что я не дал тебе спички, иначе мы все провалились бы в преисподнюю!

Фантазер ты, Малявка! ответил Тим, но как-то неуверенно. – При чем здесь спички?

Не скажи! Пока мы не увидели его рожу, у нас еще был шанс выбраться, но если бы увидели – все, пиши пропало…

Не найдя, что возразить на столь убедительный аргумент, Тим махнул рукой и отправился будить Тони. Он знал одно – мальчишеского штаба в этой землянке не будет.

Солнце уже стояло в зените, когда друзья достигли околицы своей деревни. Тони радовался предстоящей трапезе и бабкиным расспросам, которые дадут ему возможность развить фантазию, малявка-Петер просто глазел по сторонам, ковырял в носу и хрустел пальцами, Тим же был мрачен, ибо предвидел нешуточную трепку, которую непременно задаст ему отец. Надежды на то, что удастся увлечь брюзгу рассказом о ночном приключении, у Тима не было.

Так и вышло. Едва вернувшись из кузни, суровый крестьянин схватил сына за шиворот и «спустил с него три шкуры», не жалея вожжей. Услышав же затем о странной землянке со столбом и цепью, почему-то рассвирепел еще больше и повторил экзекуцию. Отец был сам не свой и лупцевал Тима не ведая жалости, пока не устала рука. Случай спас парнишку: во двор зашли по делу двое соседей-крестьян, и извергу пришлось оставить сына в покое.

Ты все лютуешь? мрачно поинтересовался у отца бородатый Франц, не трогающий своих детей и не одобряющий садистских методов воспитания.

А тебе что? огрызнулся тот. – До такого сорванца иначе не доходит…

Ну-ну… А мы, между тем, как раз таки к нему, а не к тебе.

Вот как? Зачем это?

Да вот, хотелось бы от него послушать историю о лесной ночевке, если ты не возражаешь.

Отец прищурился и, не зная, что ответить, переводил взгляд с одного визитера на другого.

Ну, так как?

А на следующий день деревня пришла в дикое возбуждение. Ведомые малявкой-Петером, к землянке отправились шестеро мужчин с заступами и к вечеру вернулись, неся с собой что-то завернутое в тряпки. «Находку» опознали и похоронили под бабий вой и причитания, а представителям власти пришлось даже утихомиривать некоторых разбушевавшихся и жаждущих мести личностей. Проблема была в том, что объект этой мести оставался неизвестным, и не было никакой надежды на то, что он когда-нибудь отыщется. Петер и Тони ходили в героях, снова и снова по просьбам жителей повторяя свой рассказ, Тиму же отец велел не высовываться из дома и грозил содрать с него шкуру, посмей парнишка ослушаться. Нелюдимый кузнец не ходил с другими к землянке и не помогал в похоронах, не слушал рассказов и не участвовал в обсуждении всколыхнувшей всю округу истории. Он заявил, что все эти бредни его не интересуют и ударился в пьянство, забыв обо всем на свете.

Однако мальчишеские страхи недолговечны, и Тим, убедившись, что хмельному отцу до него нет никакого дела, нарушил грозный запрет и как-то вечером постучал в окошко дома, в котором жил вдвоем со своей бабкой Бертой Тони. Поколебавшись, ему открыли, и он присоединился к мрачным молчаливым посиделкам у дубового, чисто выскобленного стола. Удивленный парнишка долго не мог понять, в чем дело, и Тони, заметно осунувшийся за последние дни, отвел его в свою комнату, где и поведал о причине царящего в доме траура.

Лет двенадцать назад, после трагической гибели в горах бабкиного сына и его приветливой, но не в меру активной жены Берте пришлось приютить у себя оставшихся сиротами внучат – годовалого карапуза Антона и его старшую сестру Тину – тринадцатилетнюю копию своей чернобровой чертовки-матери, с малых лет отличавшуюся задиристым нравом и выглядевшую вопреки нежному возрасту вполне зрелой самкой.

Хоть Берта и бурчала неустанно по поводу легкомыслия покойной альпинистки, которую винила в ранней смерти своего ведомого сына, но к ребятам быстро привыкла и спустя всего только пару месяцев уже не представляла себе жизни без монотонного рева вечно голодного Тони и заливистого смеха внучки.

Два года спустя, с грехом пополам оканчивая народную школу в близлежащем городке, Тина окончательно расцвела, в ее жизни стали появляться новые знакомые и тайные встречи – как подозревала бабка, романтические, на юную шею девчонки кто-то уже повесил яркие коралловые бусы, а голову ей забил дивными небылицами о благоухающей розами и жасмином аллее жизни, якобы ей уготованной. Увещевания Берты, как можно догадаться, ни к чему не привели: те самые розы уже усеяли душу ее внучки острыми шипами и замутили ее рассудок.

Тина же была хоть и раскрепощенной, но не разнузданной и в свои пятнадцать лет еще стойко охраняла границы доступного, не то щадя бабкины седины и оберегая их от позора, которого та так боялась, не то по другой какой причине. Как долго ни задерживалась бы она в городе, сколько ни длились бы ее задушевные беседы с ухажерами на лесной опушке, а ночевать молодуха всегда являлась домой и не забывала по возвращении чмокнуть бабку в сморщенную щеку и пожелать ей радужных снов.

В общем, списав все внучкины выходки на ненадежные материнские гены, старуха смирилась с ее неисправимостью и на время поутихла, а поздравив девушку с шестнадцатилетием и вовсе успокоилась. Причиной тому было то, что после этого события Тина вдруг резко изменила свое поведение: поездки в город и шастанье за околицей с прыщавыми кавалерами внезапно прекратились, яркие цветастые платья она сменила на обычную крестьянскую одежду, отняла у бабки почти всю домашнюю работу, а вечерами подолгу читала какие-то романы и пространные, напоенные вздохами и пылкими признаниями стихи неизвестных бабке поэтов. Решив, что внучка образумилась и повзрослела, Берта оставила ее в покое и прекратила свои нравоучения, отдав все свое внимание подрастающему Тони, к своим четырем годам уже неописуемо разъевшемуся.

Однако через некоторое время Берта разволновалась вновь, но теперь уже по другой причине: некогда веселая и общительная, Тина почти совсем перестала выходить из дома и, уж во всяком случае, никогда не оставалась на улице после наступления темноты. На все бабкины расспросы она отмалчивалась, но от той не укрылось, что внучкой движет не что иное, как страх. Порой девушка долго, до рези в глазах, всматривалась в темноту за окном, а от каждого шороха вздрагивала и съеживалась, словно опасалась кого-то или чего-то. А потом произошло то, чего Берта никогда не сможет себе простить…