Читать книгу - "Не/много магии - Александра Давыдова"

«Мож, он просто душегуб какой?»

«Нее… Человека служивого я враз от шпака гражданского отличу. Насмотрелся. Я тут, почитай, вдесятеро вашего подольше стою-поживаю. Еще помню, как прадед нынешнего Государя здесь огнем да мечом порядок наводил, когда дедушка хильстеррского наместника решил волю взять. Нашего брата, однако, не трогали. Понимали, значит. А людской кровушки земля попила вдоволь…»

«Что служивому делать в нашей глуши-захолустье?»

«Кто знает… Государева, вестимо, служба. Нам с тобой не расскажут, хе-хе…»

«Государевы люди мундиры носят, а этот… Видишь, вырядился как? Шляпа с пером и пряжкой, сапоги до колен, манжеты, кружева, что ж ты поди ж ты…»

«Тайнослужцам мундиры без надобности, пустая голова. А что до шляпы да пера… Столичная мода, должно быть».

«Может, на государевом пенсионе, по ранениям да за геройство? И впрямь — путешествует. Отчего бы и нет?»

«Ду-урень… Ты забыл, что тут за место? Иначе, как по государевой необходимости, путешествовать тут незачем. Только если к оранжевым братьям, на фабрику… Хм».

«Да он слыхать не слыхал про нее, про фабрику-то. Чужак, одно слово. Таркаранов боится, еду прячет… Какая ему фабрика? Без надобности: что фабрика ему, что он фабрике…»

«А ты чаще повторяй — «фабрика, фабрика, фабрика», Бойрон. Особенно когда он — там, внутри. Они, бывает, чувствительные окажутся. Глядишь, сам ему эту мысль в голову вложишь, если ее еще нет там пока, дубина… Хлопот потом не оберешься. Не Государево это дело. Ни к чему и этому… красавцу вашему о ней знать. Даже если и отслужил он свое. Слышь? Чтоб и не думал даже…»

«Не буду, Майр».

* * *

Из писем Кольвера Войлеса, путешественника

1750 год от О.о. тевисс, лэ

Милая Дженни!

Сегодня я немного приболел — ничего страшного, легкое желудочное расстройство — поэтому рассказывать не о чем. Дремал в комнате, пил чай с корицей, читал.

Увидел наконец здешнего таркарана — подобрался по столу совсем близко, чтобы утащить с подноса кусок печенья. Зверь не такой крупный, как мы видели в доме у Фая, всего-то с кулак, но усы знатные. Помахал мне вежливо — воришка, но понимает, что со мной не по стати нельзя — и убрался восвояси. Да, придется все же подвешивать еду.

Как ты там ешь? Как спишь без меня?

Не скучай, постараюсь вернуться пораньше.

Твой Коль.

* * *

1750 год от О.о. тевисс, лэ

Здравие тебе, Фай.

К стыду признаюсь — сегодня мне изменила профессиональная выдержка. Еле добрался до гостиницы. Как меня полоскало и выворачивало наизнанку, вспоминать страшно. Думал, до ошметков желудка дело дойдет. Но обошлось.

Спросишь, с чего бы это храбрый Кольвер, прошедший резню в окопах и обыски в бездомных поселках, так разнюнился? Храбрый Кольвер всего лишь съездил на фабрику.

Сегодня с утра опять заехал к Громе, подтвердил готовность к сделке, но пожелал увидеть материал.

— Вы имеете в виду инвестиции? Или вложения?

Чьма меня дернул за язык ответить:

— И то, и другое.

Тогда меня с почетом и «под большим секретом, только из уважения к вашей любви к архитектуре, господин Кемме!» отвезли в натуральный альд.

Ты никогда не задумывался, куда деваются дети со всей империи, от которых отказались их матери сразу после рождения? Не только простые безродные сиротки, которым не повезло родиться в семьях непорядочных людей или вовсе вне семьи, а еще и вырожденцы, которые напугали бы любую, даже самую добрую мать? Кривые, косые, уродливые, дебилы? Дети с крысьей губой и жабьей пастью, с перьями вместо волос, с плавниками вместо ручек и ножек? Все те, в ком жив Оранжевый Огонь? Все, кого собирают по больницам оранжевые братья и уносят… Не в приюты они уносят брошенных выродков, так и знай! Свозят сюда, в Хильстерр, и растят — на убой.

Растят в светлых, больших комнатах, водят гулять в сад, вкусно кормят и гладят по головке. Те привыкают к сытой жизни, становятся добрые, доверчивые. Куда их позовут, туда и идут. Когда им лет по семь исполнится, на фабрику начинают приходить мастера, знакомятся с детьми, играют с ними.

— Чтобы дети к ним привыкли, — пояснил Громе.

А потом мне продемонстрировали колья, которыми этих самых детей, как я понимаю, забивают перед закладкой здания. Колья гладкие, будто отполированные, покрытые нестираемыми уже подтеками крови. Некоторыми из них пользуются аж по сто лет. Обращаются бережно, протирают бархатными тряпками.

Сволочи.

Изверги.

Надеюсь, мы прижмем их к ногтю.

Кольвер.

* * *

Голоса в темноте

«Ну что там ваш приезжий? А, Бойрон? Побывал уже на фабрике, твоими-то стараниями? Нет?»

«Да ну, Майр, брось. Что ему там делать? Кошель у него тощий. С собой никого он не привез — ни калеки, ни дурачка, ни вырожденца. Один он в номере остановился, как есть один. А если на фабрику и собирается, то не говорит об этом — да право, что он, оглашенный, с самим собой-то вслух разговаривать?»

«Для этого совсем не нужно быть оглашенным, дубина. Люди очень много делают вещей, которые даже самым странным созданиям кажутся странными. Взять вот тебя — удивляешься же? Вот то-то…»

«Да нет, точно. Не был он еще на фабрике. А если и побывает, ничего с этого иметь не будет. Братья строги, и на вывоз дальний никого ему не отдадут. Всем известно — не увезти ему никого из наших мест, не приживутся свайки нигде во всем свете, кроме нашей северной земельки…»

«Ну, он-то как раз и не все. Может выкинуть чего-нибудь этакого… столичного. А столица — это Государь. Я давно уже уяснил, с тех самых стародавних времен, когда кровью наша земля напилась на тысячу лет, что чем дальше Государь от наших мест, тем всем тут спокойнее. Присмотреть за ним надо. Слышь, Бойрон? Пригляди…»

«Да тюфяк он, а не государев служень! Квелый какой-то. Видно, не по душе ему наши края. Словно в Чьму угодил, а не в человеческие земли. Уходит словно через силу, а как вернется, сидит, строчит что-то на листиках бумажных, остервенело так, словно гресами одержимый. После листки в конверт складывает, да поцелуем запечатывает. И видно, что тоскует сильно. А потом спит до утра, и как проснется — снова по городу бродит».

«Ну-ну, посмотрим. И впрямь: может, просто праздный гуляка. От несчастной любви в наши пустоши подался, подальше от столичных огней да веселья. Или наоборот — от счастливой любви сбежал, н-да… Не каждый ее, счастливую-то любовь, вынесет да выдержит… Особливо отставной вояка, даа…»

«Мож, и впрямь турист какой. Блаженный».

«Щеголь!»

«Франт!»