Читать книгу - "Ночные видения - Эллен Датлоу"

– Вот так, большой, аккуратный. Теперь они не посмеют к нам сунуться, Тимоти, – говорила бабушка. – Пусть только попробуют!

Репа и картошка со вставленными в них углями или свечами окружали их участок оборонительным кольцом. Готовя такие светильники, бабушка бормотала заклинания, передававшиеся в семье из поколения в поколение. Научила она им и Тима. Они запирались в доме, как будто он осажден, и соблюдали особые меры предосторожности. Не отвечали на стук в дверь. Скорее всего это приходили дети требовать угощения. Но кто знает? Лучше перестраховаться. Так дожидались первых признаков рассвета, тогда снова можно было чувствовать себя в безопасности. И, поскольку Тим не знал иного, все это казалось ему само собой разумеющимся.

Тим уже больше не устраивал большого костра в саду отчасти из-за того, что теперь участок за городом, бывший в его распоряжении, был гораздо меньше. Но он расставлял по дому свечи, главным образом у окон и дверей. Твердил слова, которым научила его бабушка, – так люди произносят перед сном молитву, хотя к Богу заклинания Тима отношения не имели.

Что бы ни случалось, на Хэллоуин Тим не выходил из дому. На всякий случай. Никаких вечеринок не устраивал, дверь не отпирал, сидел при электрическом свете и ждал, курил одну сигарету за другой. Вообще же он был не особенно суеверен: не то чтобы он нарочно проходил под приставными лестницами или разбивал зеркала, но если такое случалось, сна не лишался. Однако если 31 октября ему удавалось прожить благополучно, то он считал, что весь оставшийся год ему ничто не грозит, как будто зло, не найдя его в этот день, должно было оставить его в покое.

Отчасти из-за своей суеверности все эти годы Тим оставался одиноким, особенно после того, как у бабушки обнаружили слабоумие. Тим ухаживал за ней, пока мог, но когда она стала представлять опасность не только для себя самой, но и для него и соседей… Как-то раз она поставила на горящую плиту чайник без воды и едва не спалила весь дом. Короче говоря, у Тима не оставалось выбора. Бабушке пришлось переехать в дом престарелых. Для Тима это повлекло за собой гораздо более умеренную жизнь, чем он вел до сих пор, но, работая компьютерщиком в маленькой семейной фирме, он кое-как сводил концы с концами. Другой причиной его одиночества было то, что он не мог сорить деньгами, чтобы производить впечатление на женщин.

Не то чтобы они понимали это… что бы то ни было. Естественно, когда он каждый год прятался на Хэллоуин, никто не составлял ему компанию. Люди теперь просто хотят праздновать, ходить, нарядившись, в гости и напиваться.

– Забыли, о чем это, – возмущалась бабушка. – Но они хотят, чтобы мы все это делали. В супермаркетах даже игрушки продаются! Игрушки, Тимоти! Поющие дьяволы, вилы, пластиковые тыквы!

Тим, как всегда, думал о будущем. Он понимал, что растить детей в такой обстановке сложно. Как объяснить, что им нельзя пойти к друзьям повеселиться? Что, если с ними что-то случиться? Что тогда?

Он думал о своем будущем ребенке, о родителях, которых можно лишиться так же легко, как он лишился своих; о том, что можно подвергнуться проклятию и стать жертвой чьей-нибудь шутки.

Умереть.

Уж лучше следить только за самим собой, как бы эгоистично это ни казалось, оставаться в одиночестве, не вовлекать никого в такие беды, реальные или воображаемые. Он может управлять ходом событий на Хэллоуин, по крайней мере в том, что касается его самого, может доставить себе такое удовольствие. Ничто и никогда в такую ночь не заставит его ступить за порог, покинуть безопасное жилище.

Да только в этом году раздался телефонный звонок. Тим не брал трубку, ибо находившийся на другом конце линии хитер и может навредить. Чем сильнее меняется мир, тем сильнее меняются они, используя технологию, позволявшую ему зарабатывать хлеб насущный каждый день (кроме Хэллоуина, на который он всегда отпрашивался с работы, если этот праздник приходился на буд-ний день).

Тим, привыкший не замечать происходящее в окружающем мире, на звонок не отвечал. Сложив руки, он сидел у камина и думал, что это, наверно, опять ему хотят что-то продать, или звонит телефонный хулиган, который со смехом бросит трубку. Но сработал автоответчик, и звонивший оставил сообщение, которое Тим не мог не услышать. Говорила женщина, но низким голосом:

– Алло, я пытаюсь дозвониться до мистера Тимоти Нолана. Возьмите трубку, если вы у телефона. – Тим вздрогнул, затянулся сигаретой, но продолжал сидеть. – Это… С вами говорят из богадельни Святого Августина. Я… боюсь, у меня для вас плохая новость.

В богадельне Святого Августина находится она.

Тим наклонился вперед, погасил окурок, другой рукой обхватил подбородок и энергично его потер.

– Речь о вашей бабушке, – продолжал женский голос. – Послушайте, если вы меня слышите, возьмите, пожалуйста, трубку. Вам надо приехать как можно скорее. Боюсь, ее состояние резко ухудшилось.

И вот я говорю: даже увидев меня, они борются.

Это опять инстинкт, человеческая природа. Инстинкт самосохранения. Я это понимаю. Но в конечном счете это бессмысленно. Возьмите, к примеру, эту молодую женщину, которой, по-видимому, безразлично, что сегодня за вечер. Она бежит трусцой по парку в ярком костюме – чтобы быть заметней. Светлые волосы собраны в хвост, выпущенный сзади в отверстие бейсбольной кепки, он болтается на бегу из стороны в сторону.

Я выждал, когда она замедлит бег, чтобы попить из фляжки, закрепленной на талии, и убедился, что она слышит мои шаги, пока не надела наушники – в противном случае она была бы для меня потеряна. У того, кто не слышит моих шагов, не возникает потребность повернуться, и тогда мой шанс упущен. По счастью, она почти сразу поняла, что за спиной кто-то есть, развернулась и как ни в чем не бывало побежала обратно.

Но через некоторое время все же обернулась. Не смогла устоять…

Тут-то и началась недолгая борьба. Долго она никогда не продолжается. В конце концов, невозможно бороться с неизбежным. Каждому приходится повернуться, всем приходится подчиниться мне. Принять мои знаки внимания.

Можете назвать то, что я делаю, «убийством», но слово это какое-то грубое, оно оставляет неприятный привкус во рту. То, что я делаю, – гораздо больше, чем просто прекращение жизни. Гораздо больше. Я превращаю свои жертвы из плоти в дух, освобождаю от бремени бытия, даю свободу быть с умершими, отправиться к месту вечного покоя. С наступлением конца всякие волнения прекращаются. У этой женщины были заботы, особенно после встречи со мной, но затем – раз и навсегда – в этом мире они исчезли. И в другом тоже.

Я изменил ее, преобразил. Это у меня получается лучше всего. На самом деле только это я и делаю. По крайней мере, сегодня.

Вы, наверное, задаетесь вопросом, есть ли у меня какая-то норма. Есть ли определенное количество людей, которых я должен пристроить? Нормы как таковой нет, но я стремлюсь забрать как можно больше. Некоторые от меня ускользают, одни случайно, другим так предначертано судьбой. Один, помню, услышал меня, но как раз когда он собирался повернуться, а я – взять его, кто-то окликнул его с противоположного тротуара – и все испортил. Мысли о том, кто бы мог находиться сзади, рассеялись, и он даже не подумал о том, что могло бы последовать через несколько секунд. Поворот, затем преображение.