Читать книгу - "Час Самайна - Сергей Пономаренко"

Моя первая любовь — Вовочка Кожушкевич, юнкер технического училища. Невысокий, моего роста, рыжеволосый, с немного рябоватым, но открытым и приятным лицом. Его брат-двойняшка Шурка, полная ему противоположность — и внутренне, и внешне. У него хищный нос, придающий ему сходство с коршуном, продолговатое лицо, всегда «себе на уме», холодно и трезво оценивает обстановку. По семейному преданию он младше Вовочки на пару минут, но среди них — лидер. Думаю, Вовочка расстался со мной не без его стараний.

Петроград. 4 августа 1917 года

Все получилось прекрасно. Вчера были в кинематографе и получили приглашение от Коли. Условились встретиться с ним на старом месте в 10 часов. Придется звонить на телефон к Люде, чтобы она меня выручила. Все уже готово. Осталось уломать мамашу. Придется говорить, что едем к Люде. Да, что-то меня тревожит. Неужели мои мечты разобьются в прах?

Петроград. 5 августа, суббота

Мои предчувствия в отношении мечты чуть не исполнились, но, видно, судьба-злодейка все-таки сжалилась надо мной.

Прихожу со службы, объявляю маме, что Люда пригласила к себе на вечер, а она разозлилась, что хоть святых из дома выноси. Папа тоже не соглашался отпустить, главным образом из-за кануна праздника. Пришла Люда. Мама ее отчитала как следует. Поплакать мне пришлось здорово.

Решила прибегнуть к помощи папы. Тот скоро сдался и даже согласился уговорить маму, а та предъявила ему ультиматум: я или она. Как ни просили мы вдвоем, никак не дает своего согласия. Я решила пойти в церковь, помолиться как следует.

Пришла со всенощной, и в тот же час, с первой попытки, мама меня отпустила. Я, конечно, с радостью стала собираться. К десяти мы были готовы. Идем на излюбленное место, встречаем Николая. Конечно, его радости не было конца, что мы пришли. Приходим к нему и глазам своим не верим. Вопреки всем ожиданиям, какая чудная квартира! Входим в зал. Там Шура, Володя и Миша. Конечно, начали дурить. Шура и Миша пошли за гитарой и мандолиной, Володя сел за рояль, а мы с Колей пели. Потом Володя пошел встречать Олю и Нюру. Вскоре пришел Таня, а за ним Володя с целым табуном. Пошли за стол, а затем начали играть в «почту». Володя прислал мне три письма, в которых угрожал покончить жизнь самоубийством. Я ему ответила только на последнее. Миша прислал штук пять писем, из которых я ничего не поняла. Николай в своем письме благодарил за посещение. Анатолий выразил пожелание, чтобы я была веселой и ветреной. Конечно, я последнее слово не поняла. Потом ушла в сад. Слышу шум шпор, выходит Володя. Садится рядом и умоляет не сердиться. Потом стал просить прощение.

— Женечка, только один поцелуй!

Я долго не сдавалась, а потом так разошлась, такую драму разыграла.

— Женечка, ты не сердишься на меня?

— Третий акт, пусть комедия остается комедией! — отвечаю ему.

— Неужели это только комедия? — опять спрашивает Володя.

Он спрашивал, люблю я его или нет. Я отвечала:

— Сегодня — да!

— А завтра?

— А завтра не знаю!

— Скажите, нравлюсь ли я вам?

Я ничего не ответила, а просто поцеловала его в лоб.

— Женечка, это ответ?

Я тихо ответила:

— Да!

Он называл меня самыми ласковыми именами. Благодарил за то, что не избегаю его, что не боюсь. А слова «Женечка, моя дорогая детка» я никогда не забуду. Он называл себя моим другом и просил не стесняться его и сказать все, что я хотела бы ему сказать. Я отмалчивалась. Он настаивал. Пришлось сказать, что он первый, которому я дарю свои ласки, и он должен это ценить. Он спрашивал: неужели у меня не было таких случаев? А раньше мне приходилось увлекаться? Я сказала, чтобы он не воображал, что я им увлеклась. Вот так сидим порядочное время, а под скамейкой, на которой сидим, ворчит Колина собака. Уж кого из нас она ревновала, осталось тайной.

Оля не выдержала — видно, в зале ей было скучно — и вышла к нам на террасу. Володя попытался ее сплавить назад, но она не ушла и все время нам мешала. Поэтому мы вернулись в зал. Играли в потемках. Ганя погасил свет и сидел возле выключателя, никому не давал его включить. В потемках мы бродили, как призраки. Кто-то схватил меня за руку. Оказалось, это Таня.

Долго мы так слонялись из угла в угол. Потом играли при свечах.

Таня и Толя все время сидели на диванчике. Володя вертелся около них. Я сидела в столовой на диванчике с Ганей и Колей. Играли на гитаре и пели. Потом пришел Володя и пристал к нам. Я ушла в будуар. Там был Шурка с Нюрой. Увидев меня, они ретировались. Я страшно хотела спать и решила прилечь на диванчике. Но лежать не пришлось — пришел Володя. Предварительно закрыл дверь и в замочную скважину засунул бумагу, чтобы никто не подсматривал. Потом уселся ко мне на диван. Уже светало. Звонили крайней обедне. А мне так было жаль минувшей ночи, что я не сдержалась и сказала:

— Бог знает, повторится ли такая ночь еще!

И какая-то неодолимая сила потянула меня к Володе, но тут в дверь начали стучать. Пришлось открыть.

В шесть часов пошли домой. Колина собака проводила нас до ворот, напрашивалась к Тане, но та не позволила. Володя и Шура пошли провожать Олю домой. Мы пришли к Тане, я легла спать, в 9 часов встала. Дома сказала, что вернулась вчера вечером, ночевала у Тани. Потом ходила в церковь. После обеда спали. Потом пошли к Лиде, но ее не было дома. Прямиком отправились в парк, затем вернулись домой.

Петроград. 7 августа, понедельник

Весь день ходила как чумная. Володя не выходил из головы. Приходила Таня Иванова, приглашала в кинематограф, но я отказалась. Решила пойти в пятницу.

Петроград. 17 августа 1917 года, четверг

Днем стояла в очередях. Вечером пошли гулять. Зашли на станцию, увидели Морозова и Носова. Пошли обычным маршрутом. Я все вспоминала Володю. Не знаю, хватит ли у меня терпения, хотя до нашей встречи остается всего один день. Завтра пойду в кинематограф, увижу его и, конечно, «назначу». Сама не знаю, что со мной творится: когда он близко, около меня, я его не ценю и он даже перестает мне нравиться. А когда долго не вижу, то скучаю по нему.

Чтение утомило Зоряну: все в жизни Жени Яблочкиной, жившей в эпоху потрясений, было буднично, однообразно. Не было взрыва эмоций, опасных событий, непредсказуемых поступков. Все постно, приглажено, как и ее желания! Единственное достоинство дневника в том, что он написан почти сто лет тому назад. Зоряна подумала, что это ведь не роман, и события, которые описывала Женя, имели ценность только для нее самой. Она выступала автором и единственным читателем одновременно. Описывала свою жизнь так, как видела, выделяла в ней то, что считала ценным. Если судить по припискам, она сама через много лет отнеслась к нему критически. Ведь порой кажущиеся катаклизмы нашей жизни представляются другим бурей в стакане воды. Мало что-то услышать, прочитать — его надо пережить, и тогда событие обретет истинные очертания, откроет свою значимость.