Читать книгу - "Тайные знаки - Александра Сашнева"

Катька застегнула последнюю пуговицу, взглянула на себя в зеркало и поняла, что спать не хочет ни в коем случае. Вернувшись в комнату, она убрала на плечики брошенный после работы костюм робота-пришельца и подошла к синтезатору.

Напялив на голову наушники, Стрельцова взяла несколько гармоний, но петь было поздно, да и не успокоило бы это Катьку. В сердце ее проснулось неясное томление. Вернее ясное. Эдик. Чертов Эдик, который ей кинул бонусов и пропал, теперь не давал Катьке никакого покоя. Она чувствовала себя озверевшей голодной волчицей. И уже предвидела чем это может кончиться.

Ничего хорошего. Она нажрется, заявится к Эдику в номер и будет домогаться до него непристойным образом. А тот… Может быть уступит, а возможно и нет. Кто его знает. Но Репеич тогда устроит артистке Стрельцовой веселую жизнь.

Она стянула со вздохом наушники и выключила инструмент.

Вывалила на кровать деньги и начала пересчитывать. Это отправить Максе и маме. Это нужно отложить для дальнейшей жизни в Москве. Кое-что надо же выделить и для покупки зимних шмоток и для записи новых песен. Ангажемент дохленький, но все-таки он есть. Нельзя останавливать машину.

Разложив кучки, Катька решила прогулять стольник. Пойти куда-нибудь в ночное заведение и купить на все деньги выпивки. И напиться. Стольника было жалко, но меньше тут не катило.

Раскрыв паспорт на последней странице, Стрельцова долго смотрела на фотку милого, белокурого карапуза, потом поцеловала ее и спросила:.

— Ты же простишь, если твоя мамочка сегодня нажрется? — спросила Катька у фотки и сама ответила. — Простишь. Потому что мамка денежки зарабатывает, а на денежки Максимке купят велик и ролики, когда он вырастет. Ну и все такое. А если мамка сейчас не нажрется, то она кого-нибудь завтра пошлет. А посылать никого нельзя, потому что… Потому что и так уже поцапалась сдуру с Репеичем.

Стрельцова сунула паспорт в карман, одела куртку и снова почувствовала себя так, будто ей шестнадцать (а не двадцать два) и она готова на любые подвиги. И не нужно посылась деньги Максе. А можно рисковать своей жизнью, как заблагорассудится.

Выйдя в коридор, Катька оглянулась и прислушалась — нет, никого. На цыпочках она подкралась к дверям Эдика и осторожно постучала костяшками пальцев. Звук как-то очень печально и одиноко раздался в гулкой тишине коридора. Странно, но даже в комнате лабухов была тишина, хотя они каждый раз продолжали после работы пивком. Катька стукнула посильнее и приложила ухо к двери. Тишина. Басист точно куда-то пропал или просто упорно дрых.

По томительной пустоте под ложечкой Катька поняла, что сегодня ей не видать никакого Эдика. И скорее всего напьется она в одиночестве. Чтобы немного поднять себе настроение, Катька сунула в уши динамики плэера и нажала кнопку.

Кассету подарил Кабан.

По пьяни он рыдал и говорил, что всю жизнь хотел играть в джазе на трубе, а вместо этого продает всягий говно-попс по деревням великой и могучей. На вопрос Катьки что Нарышкину помешало осуществить мечту, он тяжело вздохнул и сказал, что надо квартиру покупать, семью заводить, а музыкой заработать — немыслимое дело. Это надо быть Майлсом Дэвисом или Кейтом Джарретом. Потом в припадке пьяного отчаяния Кабан свалил все свои кассеты в мешок, и всучил его Стрельцовой вместе с дешевеньким корейским плеером.

И Катька стала слушать джаз. Сначала он ей не нравился — слишком сложные ритмы и ходы запутывали. Все равно ведь, музыка — это то что ты можешь промурлыкать под нос или проорать в душе, когда тебя прет. Музыку с кассет Кабана-Нарышкина промурлыкать было нельзя.

Но, поскольку из других кассет у Катьки была только Агузарова, Цой и Пугачева, то время от времени приходилось слушать то, что всучил Кабан.

Но как-то раз возвращаясь к себе в нору из «Манхеттена», замотанная, подравшаяся с ментом на входе в метро и рыдающая после этого в пустом грохочущем вагоне Катька поняла, что музыка ночного города, метро и музыка в ее наушниках — сродни. И ее прикололо на эти две кассеты по полной программе.

Именно в этот момент она стала жительницей большого города, а дотоле была деревня-деревней.

Неистовые пальцы Кейта Джаррета втыкались в клавиши, нежно перебирали их, гремели и долбили их, задумчиво и нежно ласкали, придавая происходящему состояние инструментальной пьесы.

Иногда получалось даже так, что ритм города и ритм музыки в ушах совпадал стопроцентно. Тогда Катьку перло.

Она пробежала по ступенькам, соблюдая размер и темп пьесы. Поворот, еще поворот. В вестибюле, перед рябящим экраном телевизора кемарил в кресле консьерж. Катька озорно выдернула у старика из-под руки газету. Это было чистой воды хулиганство, потому что читать по-французски Катька могла не лучше, чем говорить. Даже хуже. Так что выйдя на улицу, Катька оставила ненужную газету на ступеньках отеля и, сунув руки в карманы, побежала по ступеньками мимо черного человека-монумента.

Внизу она вспомнила, что на Сакрэ ночью можно купить все и даже больше. И выпить, и покурить, и все остальное. А если пойти на Пигаль (недалеко!), то можно еще и подработать. Жаль, что это не Катькина профессия.

Через два квартала музыка кончилась — сели батарейки.

Катька ругнулась и спрятала ненужные наушники в карман. Теперь она шла по ночной улице почти в полной тишине, лишь эхо молчаливым спутником шлепало за ней по тротуарной плитке.

Уже несколько дней будучи в Париже, Стрельцова сравнивала свои познания, почерпнутые в основном из фильмов и книжек, и удивлялась. Ожидалось, что Париж будет пестрым и ярким, танцующий бессонными ночами. Но теперь она начала сомневаться в этом.

Долго ли, коротко ли Стрельцова оказалась у знакомой гигантской лестницы, взбегающей по холму к огромному силуэту Сакрэ-кер, светящемуся в иллюминации. Красота! Восхищенная зрелищем Стрельцова остановилась и начала медленно подниматься по лестнице.

И ночью тут кишела жизнь. Играл магнитофон. Реперы танцевали вокруг. Банки из-под пива катались под ногами. Парни на родиках и досках прягали у подножья лестницы и галдели на гортанном французском языке.

Катька прошла еще несколько метров и услышала электрогитарный чес, усиленный корейской колонкой со встроенным усилителем, и родную знакомую по Москве песню Цоя.

Как только начиналась весна, так из всех московских окон нанила басить Виктор Цой. Катьке особенно нравилась «Группа крови на рукаве…», и еще ее прикалывала песня, где Цой предлагал быть осторожным и поберечь себя. И правда, в жизни полно опасностей, а кто тебя еще побережет, если не ты сам.

Но кто-то в городе Париже, сидя на ступеньках Сакрэ-кера ночью, пел вместо Цоя на два хриплых голоса:

«… если есть в кармане пачка сигарет,

значит все не так уж плохо на сегодняшний день…»

Вокруг стоял кружок иностранных поклонников. Похоже, песни Цоя катили и тут. И на французском его прекрасно понимали. В открытый кофр падали франки, доллары, шилинги, лиры. Маленький аккуратный японец кинул японскую йену с несколькими нулями. Некоторые ставили около парней банки с пивом.