Читать книгу - "Анубис - Вольфганг Хольбайн"

Хотя Могенс и не собирался следовать совету Грейвса и ложиться спать, но внезапно, пока он возвращался к себе, усталость сморила его так, что он упал на постель, даже не раздеваясь — не для того, чтобы спать, а просто отдохнуть и привести мысли в порядок. Однако едва голова коснулась подушки, он провалился в глубокий сон без сновидений, от которого очнулся далеко за полдень, бодрый и свежий, каким давно себя не чувствовал, но жутко злой на самого себя. Естественно, его тело всего лишь взяло свое, то, что требовалось после напряжения и страхов прошлой ночи, но он-то не хотел спать, уже потому, что именно это и советовал ему Грейвс, и то, что он пошел на поводу у усталости, он ощущал как собственное поражение.

Могенс почувствовал голод. Взгляд на часы сказал ему, что Том уже как час задерживается с обедом, и это только обострило его раздражение.

Картины прошедшей ночи все еще терзали его измученную память, и он не решался выйти, чтобы поискать Тома, поэтому довольствовался только глотком воды и снова взялся за книги, лишь бы себя чем-нибудь занять.

Это не помогло.

И дело было не только в урчавшем животе и внутреннем беспокойстве, перешедшем из сна в реальность, которые мешали ему сосредоточиться на работе. Что-то изменилось. Символы, знаки и рисунки, совсем недавно являвшиеся ему открытыми, вдруг стали недоступны пониманию, как клинопись. Еще день назад он с удивительной легкостью расшифровывал тексты в книгах, которые Грейвс доставил ему из Мискатоникского университета, а сейчас они были тайной за семью печатями, которая не желает себя открывать. Как будто знание, с таким трудом приобретенное им за последние дни, выполнило свою задачу и больше не давалось в руки; словно оно являлось инструментом, который одолжили на время, а потом отняли. Это было донельзя неприятно, но в то же время и странным образом пугало, что он едва ли мог себе объяснить. Способность понимать незнакомую письменность у него пропала, но осталось кое-что, что наводило жуткий страх: в нем засело знание, что они коснулись того, чего касаться ни в коем случае было нельзя.

Битые два часа он листал книги, пока наконец не пришел к решению: плевать на то, что произошло, и на то, чего Грейвс от него требовал и чем грозил, он больше никогда не спустится под землю, а, наоборот, покинет это проклятое место, и не позднее, чем сегодня.

Могенс захлопнул последнюю книгу, аккуратно поставил ее назад на полку и вышел из дома, чтобы пересечь площадку к дому Грейвса и поставить того в известность о своем решении.

И, как водится, он снова попал в разгар жутчайшей ссоры.

Грейвс был не один. Дверь в его хижину стояла — что было крайне необычно — широко раскрытой, и уже за дюжину шагов от дома до Могенса долетали возбужденные голоса.

По голосам он узнал Хьямс — почему это его нисколько не удивило? — и, как ни странно, Мак-Клюра. На секунду Могенс задумался, стоит ли идти дальше. В том, что отношения Грейвса с коллегами были не безоблачными, он имел возможность убедиться уже в первый час своего пребывания здесь, но пока что ему удавалось не втягиваться в склоки и держаться особняком. Однако теперь и это было поздно. Момент, когда еще можно было не влезать во все, что связано с этим жутким местом раскопок, безвозвратно упущен.

Не удосуживаясь постучать, Могенс переступил порог и обвел присутствующих беглым взглядом еще до того, как Грейвс и остальные повернулись к нему. Он еще никогда не бывал внутри, но благодаря скупому и тем не менее точному описанию Тома по дороге от Сан-Франциско все здесь показалось ему знакомым. Целая стена была занята массивным стеллажом, доверху заполненным книгами и пергаментными свитками, а массивный стол, за которым сидел Грейвс, был в беспорядке заставлен стеклянными колбами, трубками, горелками Бунзена, тиглями — Могенсу это напомнило скорее кабинет средневекового алхимика, чем лабораторию серьезного ученого начала двадцатого века.

Могенс пробежался по всему рассеянным взглядом. Он не только отдавал себе отчет, что ворвался в разгар спора, но и ясно почувствовал, насколько он здесь неуместен — особенно в данный конкретный момент. Мак-Клюр, который как раз в момент прихода Могенса старался убедить Грейвса, не только на повышенных тонах, но и взволнованно размахивая руками, оборвал себя на полуслове и смущенно оглянулся на него, Хьямс сверкнула на него злобным взглядом, Мерсер просто смотрел в сторону.

— Я не вовремя? — спросил Могенс.

— Вовсе нет, — сказал Грейвс.

Мерсер и Мак-Клюр упорно смотрели сквозь и мимо него, а Хьямс, которой одного воинственного взгляда показалось мало, дала себе труд ответить однозначным «да».

— Заходите, профессор, — как ни в чем не бывало пригласил Грейвс. На его тонких губах играла подчеркнуто приветливая улыбка. — Твои многоуважаемые коллеги говорят как раз о тебе, профессор. Но я полагаю, им лучше поговорить с тобой.

Могенсу было не до риторических изощрений.

— В чем дело? — резко спросил он.

— Разве я не объяснил только что? — продолжал Грейвс в том же тоне. — Дело в тебе, профессор.

Это было уже в третий раз, когда он обращался к Могенсу не по имени, а по его академическому званию, и Могенс понимал, что не без оснований. Однако стрелы не попадали в цель: чем преувеличеннее Грейвс подчеркивал его профессорское звание, тем уязвимее становились позиции Могенса.

— Ерунда! — среагировала Хьямс, прежде чем Могенс успел что-то ответить. — Дело не в вас, профессор.

«В ее устах слово звучит оскорбительно, — снова отметил Могенс. — К тому же хватило бы и его одного, без этой презрительной ухмылки на губах».