Читать книгу - "Царь живых - Виктор Точинов"

– Тебя убьют, – обреченно сказала Наташа.

Он с чисто академическим интересом активизировал дар – идти в “Хантер” все равно было надо. Дар тактично промолчал. И то ладно…

Полухин спал. Он спал с каждым днем все больше и больше. После вчерашнего инцидента с осиновым колом проснулся лишь на утреннюю пробежку – а может, и на нее не проснулся, может, так и несся, не просыпаясь… Изъятие крови из пальца для гировампирского компаса Славу тоже не разбудило.

Приборчик, кстати, работал безупречно. Три взятых на рассвете из разных точек пеленга дали идеальный, как в учебнике, треугольник ошибок, который удалось отлично привязать к карте. Звучит банально, но Ная пристроилась на дневку где-то на кладбище. На относительно небольшом пригородном кладбище…

Несмотря на желание закончить все немедленно, Ваня понимал, что рысканье по могилкам с прибором в руках и заглядывание во все укромные кладбищенские места добром не кончится. Днем по крайней мере. Вызовут милицию, обвинив в хулиганстве, осквернении и прочих грехах… Не говоря уже о том, как могут отреагировать служители порядка и простые граждане на свежий труп с колом в печени – и на Ваню рядом. Доказывай потом, что дамочка полгода как мертва. Хотя вскрытие Наи, конечно, принесет массу нового и познавательного патологоанатомам…

Ладно, до полуночи время будет. Народ у нас хоть и воспитывали семьдесят лет в духе материалистического атеизма, но кое-каких суеверий так до конца и не искоренили. И по ночам ухаживать за могилками почивших родственников никто не стремится. Даже если ночи – белые.

А сейчас надо было идти в “Хантер-хауз”.

Наташа достаточно знала о клубе со слов и Полухина, и самого Вани, чтобы сделать простой, но логичный вывод.

– Тебя убьют, – сказала она обреченно.

И он ответил ей.

Он сказал ей слова, которые ему никто не говорил раньше. Слова, которых он не знал раньше сам – или думал, что не знает. Теперь он узнал их и понял, что они истинны.

Он сказал:

– Воина нельзя убить. Воин может только пасть. И это – истина.

Что за внешний вид, господин кадет?

Да нет, я не про сапоги, хотя и ими не мешало бы заняться… Я, как бы сказать попроще, интересуюсь генезисом не соответствующего вашему полу вторичного признака, украшающего, несмотря на свойственную означенному признаку парную природу, левую сторону вашей груди в гордом одиночестве…

Разрешите взглянуть? Та-ак. Граната. Потрудитесь объяснить, господин кадет.

Да-а-а… Тяжелый и запущенный случай неумения четко и кратко выражать свои мысли. Но ключевые слова: “воин”, “плен” и “никогда” в вашем лепете, кадет, выделить все же можно.

Понимаю. Наседающие враги и истекающий кровью господин кадет, выдирающий зубами кольцо из прикрученной над сердцем гранаты… Романтично. Красиво. Тогда послушайте, господин кадет, одну историю, лишенную красоты и романтики:

Их дни слились в калейдоскоп – однообразный и страшный. Постоянно что-то новое – но все по кругу. Сырой зиндан —. ночная поездка в скачущем джипе, мешки на лицах – подвал укилого вроде дома – опять поездка – пещера где-то в горах – стрельба неподалеку – снова поездка – опять подвал… Кормили мало, били много. Иногда заставляли работать – вот лопата, копай и не спрашивай, радуйся, что не свою могилу. Среди них был парень – копал плохо, медленно, да и ходил с трудом – ногу ему прострелили, чтобы не бегал слишком быстро. Парень убил расслабившегося конвоира. Лопатой. По горлу. Затем убивали парня. Медленно, с перекурами. Отпиливали голову двуручной пилой. Орал страшно. Пока было чем. Заставляли смотреть: отвернувшихся – били, закрывших глаза – били. А потом…

Потом их спасли. Вытащили. Какой-то олигарх набирал какие-то очки в каких-то своих играх. В Ханкале журналюги – целились камерами, тыкали микрофоны в губы. Они рассказывали – мертво, без эмоций. Рассказывали все. Рассказали и про парня. Их глаза были мертвы. Хотя нет… Нет!Было, было что-то живое в глазах у одного из них – когда прилетевшая мать обнимала и рыдала, что никогда и ни за что не пустит больше на войну сыночка-кровиночку. Было что-то в глазах… Через год вернулся контрактником. Тем долгий плен не грозил, тех кончали сразу, на месте.

Вот и вся история, господин кадет… А сейчас извольте проследовать в учебный класс и вернуть на место учебную гранату.

Воины в плен попадают. Иногда. Редко.

Воины не сдаются.

Он шел через стадион завода “Луч”. Шел к охотничьему домику. К “Хантер-хаузу”… Но про охотников и про их домик Ваня в этот момент не думал.

Он думал про Адель.

Никаких следов воскресных эльфийских игрищ, конечно, не осталось – но у Вани была хорошая зрительная память. И в ней, в этой памяти, вновь толпились неуклюжие лучники-эльфы, и их королева посылала стрелу за стрелой в истыканного гоблина…

А потом Адель поднимала лук…

И стрелы вонзались одна в другую…

А потом, сразу, без перехода – ноги сжимают теплые бока коня, и она рядом на широкой тропе, и вечернее солнце заливает все добрым светом, волосы Адель сверкают в нем – и кажется, что на голове у нее – золотой венец…

Ваня шагал к “Хантеру”.

И тогда, именно тогда, понял – он любит Адель.

Без “как бы”. Без идиотских рассуждений о спермотоксикозе.

Просто любит.

И надеется, что на той войне, куда его так настойчиво и вместе с тем ненавязчиво приглашают, – они будут вместе. Всегда вместе.

А сейчас предстояла не война – маленькая зачистка тылов. Как говорит майор Мельничук: культурный человек за собой прибирает. Ладно. Приберем.

В “Хантере” его ждали.

– Проходи, присаживайся… – Прохор говорил спокойно, чуть ли даже не равнодушно. Очень чуткий слух надо было иметь, чтобы услышать – чего Прохору это стоит.