Читать книгу - "Остров Веры - Эдуард Сребницкий"

– А чем есть? – спросил он.

По указанию Рузавала женщина принесла гостю вилку и ложку.

– Манты полагается брать руками, – сказал Сургон, – но ты с непривычки можешь обжечь пальцы… Осторожно! – предупредил он, увидев, что Алекс готов испробовать угощение. – Сок в мантах очень горячий.

Алекс осторожно надкусил тесто и втянул в себя полившийся бульон.

– А теперь ешь целиком, – подсказал Сургон.

Фарш в мантах оказался вкусным, но слишком горячим. Заливая бушующий во рту пожар, Алекс схватился за чашу с вином. Сургон же с правителем принялись есть, ловко подхватывая манты кончиками пальцев. Постепенно Алекс приспособился тоже, хотя действовать предпочитал не пальцами, а привычными столовыми приборами. Едва большая тарелка опустела, как хромоногая женщина внесла новую порцию.

– И давно исседоны готовят это блюдо? – спросил Алекс, принимаясь за горячее.

– С глубокой древности, – ответил Сургон, отпивая вино из золочёной чаши. – Для нас манты – символ, имеющий не только кулинарное, но и ритуальное значение, ибо с помощью них мы как бы соединяемся со своим родом, вбираем сущности живших до нас. Эта традиция исседонов описана еще отцом истории Геродотом.

– Со слов… Аристея, – припомнил Алекс.

– Да, благодаря свидетельству путешественника Аристея. Геродот писал: «Об обычаях исседонов рассказывают следующее. Когда умирает чей-нибудь отец, все родственники пригоняют скот, закалывают его, а мясо разрубают на куски. Затем разрезают на части также и тело покойного. Потом все мясо смешивают и устраивают пиршество…»

Рука Алекса с вилкой замерла на полпути. В памяти его мелькнул стол для омовений, который он двигал в предбаннике часом ранее. А Сургон продолжал:

– «С черепа покойника снимают кожу, вычищают изнутри, затем покрывают позолотой и хранят как священный кумир. Этому кумиру ежегодно приносят обильные жертвы».

Вскочив на ноги, Алекс кинулся к двери. Но выбежать на улицу не успел: угощение фонтаном вылилось из него в ближайшее ведро.

Алекса рвало сильно, со слезами и вскриками, и отпустило только, когда желудок на рвотные позывы стал откликаться желудочным соком.

Хромоногая женщина подала Алексу полотенце.

– Вон там можно умыться, – сказала она низким грудным голосом, забирая ведро.

С шумящей от неприятной процедуры и выпитого вина головой Алекс долго умывался, полоскал рот и затем подошёл к комнате, где находились правитель исседонов и Сургон. Проходить внутрь Алекс не стал, оставшись на пороге. Рузавал и Сургон продолжали спокойно возлежать на коврах, отпивая вино из золочёных чаш.

– Ты зря так испугался, – сказал Сургон, обернувшись к Алексу. – Я ведь уточнил: манты – лишь символ. С описанного Геродотом ритуала прошло несколько тысячелетий. Очень многое стало не таким, как прежде: в меняющейся жизни исседоны изменяют свои традиции. И теперь, когда мы, поминая предков, вкушаем пищу, это не значит, что мы едим умерших стариков. Мы лишь символически соединяемся с ними. И разве христиане на таинстве Причастия, Евхаристии, совершают не то же самое? Вкушают освящённый хлеб, как тело Христово, и пьют вино, как Его кровь, тем самым соединяясь с Богом.

– Такие вещи надо объяснять до приведения цитат из Геродота, – пробурчал Алекс, морщась от горечи во рту.

– Я лишь отвечал на твой вопрос, – сказал Сургон. – Да ты проходи, не стой.

Алекс, которого сказанное отчасти успокоило, направился к коврам.

– А это, – указал он на золотой череп в нише. – Он настоящий?

Рузавал так страшно глянул на Алекса, словно хотел испепелить его взглядом.

– Не надо показывать пальцем, – быстро сказал Сургон. – Да, настоящий. Но лет Ему, возможно, более, чем прошло со времён, описанных Аристеем Проконесским.

Алекс сел на своё место. Рузавал прикрыл веки, успокаиваясь после совершённого Алексом святотатства.

– Ты вобрал в себя и исторгнул, как было должно, – проговорил Рузавал, открывая глаза и извлекая нож с блюдцем.

– Опять резать руку? – сердито спросил Алекс.

– Ногу.

Рузавал, не спрашивая, поднял ему штанину на правой ноге, и сделав надрез выше щиколотки, подставил блюдце. Алекс, согласившийся пройти посвящение, вынуждено терпел.

Пока он изливал свою кровь, а Рузавал собирал её в блюдце с мшистой травой, хромоногая женщина принесла другую бутыль вина и другие чаши, меньшие по размеру, а старое убрала.

– Чтобы тебе стало лучше, выпей молодого вина, лёгкого, – сказал Сургон, едва Рузавал отставил в сторону кровяной сбор.

В надежде заглушить рвотную горечь Алекс с охотой отпил новый напиток – свежий и чуть кисловатый: такой, который сейчас и хотелось больше всего. Но вместе с молодым вином в него опять вошли боли и страхи. Только теперь он, Алекс, не был старым и немощным. Хотя не был молодым и сильным. Он был… Кем же он был? Этого Алекс никак не мог ухватить.

Он понимал только, что недавно пребывал в спокойствии и удобстве, пусть и в некоторой тесноте, которую при необходимости раздвигал руками и ногами. И вот теперь его выталкивали оттуда – в пугающую неизвестность, и ничего поделать с этим было невозможно. Он двигался и не мог остановиться. С него будто снимали кожу и не давали ничего взамен. Он отчаянно сопротивлялся, он не желал происходящего, но неведомая сила толкала его куда-то вновь и вновь.

Как же долго продолжались его страдания! Места становилось всё меньше, пространство, по которому он двигался, сужалось, и наконец он оказался стиснут со всех сторон так, что не смог пошевелиться; так, что виски и плечи ему сдавила сила, о существовании которой он раньше даже не догадывался. Вот когда наступила настоящая боль. Вот когда его охватил настоящий страх! И вдруг – холод в голове, холод в теле и свет: веки у Алекса закрыты, но он чувствует сквозь них нечто, осознаваемое как свет. Потом доносится женский крик, другие голоса, он ощущает чьё-то неприятное прикосновение. Его тянут. Он сам готов кричать, но не может. Пусть же произойдёт что-то, чтобы он мог кричать! И что-то происходит – с ним, вокруг него. Как больно, страшно и непонятно. Дайте же крикнуть! Он хочет крикнуть! Хочет! Он кричит!!!