Читать книгу - "Мельмот - Сара Перри"

– Он выглядит намного лучше, – сказала она, приблизившись к Арнелу.

– Ему было больно, – ответил тот. – Но сейчас ему легче.

Он машинально мотнул головой в сторону кровати, и Хелен заметила на голом плече больного толстый белоснежный квадратный пластырь. Арнел наклонился подобрать с пола кожаную сумку, которую принес с собой. Хелен увидела, что внутри лежат три квадратных бумажных пакета с зеленой этикеткой. Арнел торопливо застегнул сумку, и Хелен вдруг осознала, что он избегает встречаться с ней взглядом; потом он любезно подал ей руку и сказал:

– Хочешь есть? Давай возьмем бургеров. Он теперь будет долго спать.

Арнел Суарес и Хелен Франклин, младшая сестренка и старший брат, влюбились друг в друга. Не было мучительных восторгов, которые воображала себе Хелен и которые, как она боялась, совсем не для нее; не было ни ссор, ни враждебности, которые, как говорилось в романах, предшествуют зарождению желания. Напротив, их чувство казалось неизбежным, предначертанным, как будто они были созданы друг для друга и теперь, спустя годы бесполезного существования, наконец поняли свое истинное предназначение. Сначала они просто друг другу понравились – так незнакомцы совершенно необъяснимым образом вдруг начинают чувствовать себя свободно в обществе друг друга. Они ели вместе, говорили о себе (немного приукрашивая свои истории, совсем чуточку, чтобы понравиться собеседнику) и торжественно делились любимыми песнями, фильмами, блюдами. Она просила повторять ей названия химических соединений, которые ему надо было вызубрить, и в ответ учила его немецким четырнадцатисложным словам. Он оказался прилежным учеником, иногда не по возрасту серьезным. Он часто засиживался за учебниками допоздна, и тогда, заметив, какие усталые у него глаза, она говорила: «Сегодня никаких книжек, Kuya», брала его за руку, и они вместе шли к Манильскому заливу, забирались на мол и ели джекфрут и мороженое. Как-то раз она посмотрела на него и рассмеялась, потому что он пошутил и потому что он был ее другом, потом перевела взгляд на подсвеченные заходящим солнцем высотки Пасига – и снова на молодого человека рядом с ней, и в ней произошла какая-то перемена, словно весну сменило жаркое лето. Он не был ей другом, не мог быть просто другом. Внезапно оказалось, что он имеет еще и телесное воплощение, что его обнаженные запястья густо покрыты тонкими темными волосками, что шея у него влажная из-за жары, что челку – она отметила это с нежностью – давно пора подстричь. Потом (солнце над Пасигом быстро катилось вниз) она ощутила и свою собственную телесность – так, будто это было нечто новое для нее. Вот ее рука, длиннее, чем у него, но зато тоньше; вот ее нога, которая так близко к его ноге, почти касается ее; вот ее ноющая спина; вот ее живот, поднимающийся и опадающий волной. Она положила туда руку. «Kuya!» – позвала она, и он тоже положил руку ей на живот.

Рядом с ним она казалась себе как раз такой, какой ей хотелось быть, – не ничтожной и бесцветной, а той, другой девушкой, которая тайком читала Кристину Россетти и покупала флакончики с жасминовыми духами. Стоя перед квадратным зеркалом, висевшим над раковиной в ее квартире, она больше не замечала, что у нее прилизанные волосы мышиного цвета, – она любовалась тем, как пряди блестят в свете люминесцентной лампы. Он перекатывал вверх по ее руке браслет из речного жемчуга и целовал ее запястье. Внезапный прилив нежности, с которым в день их знакомства она наблюдала за тем, как он снимает и убирает очки, казалось, сулил им только ясные дни впереди. Она с любовью изучала его и откладывала то, что ей удавалось узнать, в особый тайник; появись у нее еще один друг, она не стала бы делиться с ним Арнелом. Все в нем принадлежало ей – и то, как он внезапно из серьезного становился озорным, а потом снова серьезным, и то, как неловко он произносил некоторые английские слова, так что она едва удерживалась от смеха, и то, как часто он учил ее чему-нибудь («Нет, сестренка, надо вот так»). Никто, думалось ей, не видел в нем того, что видела она. Их первый раз случился так легко, будто они уже неоднократно спали вместе много лет назад и теперь просто вспомнили, каково это. «Брат, – говорила она, накрывая ладонями его тело, которое превращало ее саму в создание из плоти и крови. – Мы встречались с тобой раньше? Ты помнишь меня? Ты это помнишь?»

Хелен всегда прилежно выполняла свои обязанности, но теперь она все реже появлялась на работе. Вместо этого они с Арнелом уезжали из Манилы на поиски неизведанных мест, которые она так хотела увидеть. В конце июля, в пик сезона дождей, они поехали на джипе Арнела в путешествие к вулкану, подпевая певцам из шипящего и плюющегося радиоприемника. Добравшись до кратерного озера, они увидели в скалах расщелины, источающие клубы пара; повсюду зеленели густые заросли мяты, аромат которой смешивался с сероводородом, так что пахло здесь так, словно черти в аду решили почистить зубы. Хелен взяла своего любимого за руку и заглянула в бурлящее под ногами зеленое озеро. Она пыталась вспомнить Англию, свою старую комнатку в унылом оштукатуренном доме и запахи материнской кухни, пыталась заглянуть в будущее, скрытое завесой вулканического пара. Но ни позади, ни впереди не было ничего. Были только Арнел и их почти соприкасающиеся ступни на горячей скале. Ее по-прежнему не покидало то изначальное ощущение, что само его присутствие вдохнуло в нее жизнь; под его влюбленным взглядом она чувствовала, что и впрямь достойна любви.

В сентябре они вернулись в Манилу, и он с еще большим рвением погрузился в учебу, похудел, стал раздражительным, поздно вставал. Однажды, рассердившись, он со слезами на глазах выкрикнул:

– Это для тебя! Я теперь за тебя отвечаю, ты это понимаешь? Какой от меня толк, если у меня не будет достойной работы и я не смогу заботиться о тебе?

– Я ведь на самом деле не твоя младшая сестренка, – ответила она, засмеялась и поцеловала его. – Я сама могу зарабатывать себе на жизнь, здесь или в любом другом городе.

Но в глубине души понимала: ей спокойнее, когда есть кто-то, к чьему плечу можно прислониться. Сделай он шаг в сторону, думала она, и я упаду.

Они часто навещали Бенджи, но его отношение к Хелен так и не изменилось к лучшему. Она понимала, что он избалованный ребенок, который никак не повзрослеет. Приходила его мать, кудахтала над ним, скандалила с персоналом, приносила пластмассовые коробочки с жирными кусками свинины, запеченной в арахисовом масле, или с мясом, тушенным в соусе из крови с приправами, – его любимой едой, которую он поглощал в огромных количествах. На Хелен она почти не обращала внимания, воспринимая ее как должное. Хелен обнаружила, что та непринужденность, которую она чувствовала наедине с Арнелом, в присутствии других людей исчезала, и ей казалось, что все они смотрят на нее с удивлением и осуждением.

Со временем она узнала, что те маленькие квадратные пластыри – Арнел приносил их с собой в сумке и каждый раз боязливо оглядывался по сторонам, прежде чем вытащить, – облегчали сильную боль, которая иначе могла просто свести с ума. «Это фентанил», – пояснил он и рассказал ей, что морфин проникает сквозь кожу и что благодаря ему Бенджи больше не мучается, когда его раздробленный позвоночник простреливает болью от бедер до ступней. Даже без дальнейших расспросов Хелен поняла, что эти пластыри стоят дорого и что ни больница, ни Суаресы не могут себе их позволить, а значит, Арнел постоянно ворует их с аптечного склада и подделывает ведомости в полной уверенности, что его не поймают. Хелен своими глазами видела действие препарата: извивающийся от боли человек уже через пятнадцать минут засыпал, точно сытый румяный младенец.