Читать книгу - "Белый крест - Наталья Иртенина"

— Какого такого беспокойства? — удивился брат Савва.

Отец Галактион промолчал, глядя куда-то мимо него. Не дождавшись ответа, брат Савва перестал допытываться. Вспомнил, что любопытство есть праздность и суесловие.

Несколько минут спустя он внезапно почувствовал прикосновение к ноге. Оглянулся и замер. Возле ноги дергалась какая-то нелепая металлическая зверушка, похожая на цаплю. Брат Савва стоял у нее на пути, и она пыталась развернуться, при этом забавно пыхтела, как маленький паровоз.

— Что это? — воскликнул он, отпрыгнув в сторону.

— Оно, — лаконично изрек отец Галактион.

— Что — оно?

— Беспокойство мое.

Зверушка удовлетворенно хрюкнула, когда дорога освободилась, и пошагала дальше, переступая длинными негнущимися ногами. При каждом шаге она чуть наклонялась вперед, как будто хотела склевать червячка с земли.

— Вечный двигатель, — объяснил монах, провожая зверюшку взглядом. — Вот так и ходит вокруг — уже больше двух лет.

— Вечный двигатель? — Лицо у послушника вытянулось. — А тебе, известно, дедушка, что идею перпетуум мобиле отвергли как несостоятельную еще в восемнадцатом веке?

— Окончательно — в конце девятнадцатого. Известно, сынок. Так я ж и не говорю, что мой двигатель опроверг второй закон термодинамики. Я, видишь, и сам не понимаю, как он работает. Теоретически — на воздухе. Сжимает внутри, потом выбрасывает. Воздух его и толкает. Да только по всему не должен был он работать. Ан вот уж третий год ходит кругами.

— Почему кругами? — Брат Савва с подозрением смотрел на монаха, думая, что над ним смеются.

— Колокольный звон его держит, как на веревочке. А-то забредет в реку, утонет, жалко. Тоже ведь Божья тварь.

— Ну, это ты, отче, приврал. Какая Божья тварь — из железяк?

— А тем она, сынок, Божья, что без Бога бы не работала и не ходила.

Брат Савва забросил картошку и повалился в утомлении на ботву.

— Братия меня Баламутником прозвала, — продолжал отец Галактион. — Вечный двигатель мой как увидели шастающим по обители, подумали — бес к нам в гости пожаловал. И ну его святой водой кропить. Потом уж меня сыскали и допросили. Поначалу сломать хотели перпетуум. А я его потихоньку вынес за стены и выпустил в лесу. Думал — все равно не доживет до зимы, так хоть погуляет немножко.

Брат Савва смотрел на монаха недоверчиво, как на полоумного, — говорит о железяке будто о живом существе. И глаза — точно дитя ласкает взором.

— А он, видишь, и зиму пережил, да не одну. Ну и оставили его совсем.

— А тебя, дедушка, за это — на огород?

— Братия о пользе моей печется. Просил я благословения у отца Варсонофия, чтоб поставить вечный двигатель тесто замешивать в хлебопекарне.

— А он что? — Брат Савва вспомнил про свой урок, преподанный настоятелем.

— Не благословил. Молвил: труд человечий угоден Богу, а не железячий. Трудом в поте лица спасение добывается. Трудом и молитвой.

— Отец Варсонофий мудрый человек, — сказал брат Савва, с тоской оглядев три огородных гектара, а за ними, через полосу берез — еще два гектара сенокосного поля. В монастыре держали коров.

— А то ж! — Помолчав, монах продолжил: — Ты-то у нас без году неделя, а поживешь — сбежишь небось.

— Это почему еще?

— Голодно у нас. Хлеба мало. Молока вот хватает теперь.

— Что, раньше без коров жили?

— С коровами. Надоумил меня Господь нынешней Пасхой похристосоваться с буренками. Так они молока вдвое против прежнего давать начали. Отец Варсонофий противиться не стал — братию совсем в черном теле держать негоже. Благословил меня. Теперь каждое воскресенье христосуюсь с животиной. Кроме постов, конечно.

Брат Савва весело рассмеялся.

— Да ты, дедушка, чудотворец. Помрешь — канонизируют.

— Эх-хе, — вздохнул отец Галактион. — Как бы из обители не погнали, думаю. Ну а ты чего расселся? Давай-ка за лопату, сынок. Учить тебя буду. Мозоли-то натер?…

Не зря думал старый монах об изгнании. Через несколько дней, после того как собрали всю картошку, соделал он в обители новое беспокойство. Первым его очередное изобретение увидел отец Фотий. А как увидел — так бросился бежать, завопив со страху. Примчался в трапезную и рухнул плашмя — задохнулся от скорого бега. Только рукой махал, повторяя:

— Там… там…

Братия заволновалась, повскакала с мест. Некоторые пошли проверить, что «там». И тут же вернулись, пятясь задом.

В трапезную вплыл, сидя на коврике, отец Галактион. Коврик неспешно летел в метре от пола, ни на что не опираясь. Потом остановился, отец Галактион слез с него. Повернулся к братии и низко, в пояс поклонился.

— Простите меня, отцы мои. И в мыслях не держал пугать вас.

Вперед выступил отец Варсонофий, едва оправившийся от потрясения.

— Что это такое, брат Галактион? — строго вопросил он, указывая перстом на летающий коврик.

— Это, отче, антиграв, — смиренно объяснил отец Галактион, склонив голову. — Отцы Николай и Амвросий на ноги ослабели, так это для них, чтоб могли в церкви молиться со всеми.

Братия зашумела. К коврику никто не подходил, держась подальше. Отец Фотий пришел в себя и кричал громче всех:

— Это бесовский соблазн и дьявольское наущение! Даже если у меня отнимутся ноги, я не притронусь к этой штуке. Мне моя душа дороже ног.

Отец Варсонофий поднял руку, успокаивая монахов.

— Забота о ближнем похвальна, брат Галактион. Но не всяким средством ее осуществлять должно. Долг христианина не вводить других в искушение и соблазн. Особо людей простых умом и верою. Видишь ты, какое смятение произвел?

— Вижу, отче, — скорбно ответил отец Галактион.

— А раз видишь, так возвращайся в свою келию. Налагаю на тебя епитимью месячного заточения на хлебе и воде. Ступай.

Отец Галактион послушно свернул коврик-антиграв и снова поклонился братии.

— Простите меня, отцы мои, согрешил я перед вами.

И отправился в келию под замок.

Некоторое время братия отдыхала от беспокойного отца Галактиона. Правда, у коров надои стали меньше — ни с кем другим буренки не хотели христосоваться в воскресные дни, кроме беспокойного монаха. Но на это почти не обратили внимания — запасов сыра с Пасхи было сделано на несколько месяцев вперед, до самого Рождественского поста хватит.

Однако спустя три недели отец Галактион снова всех побеспокоил. Стал являться к монахам в келии — выходил прямо из стены, отрывал от вечернего правила и опять просил прощения. Братия, конечно же, ввелась в соблазн — каждый думал: помер авва, проститься пришел. Заявился он и к брату Савве. Послушник вытаращился, как на привидение, осенил себя крестом.