Читать книгу - "Изгнание из рая - Елена Благова"

И Митя все то время, пока Андрей шел с ними по гулким залам аэропорта, выуживал багаж, расспрашивал Митю, кто он да что да зачем, слушая веселые ответы и ничему не удивляясь – ну, Митя так Митя, ну, названый братец, еще лучше, лучше мальчики, папа, чем девочки, если б ты мне сеструху приволок из Москвы, да еще хорошенькую, я не знаю, что бы тут у нас было, на Елисейских, филиал «Мулен-Руж»?!.. – погружал их в новенький, только с конвейера, «рено» – ну как же, муж урожденной Рено должен, обязан был кататься в фамильной карете!.. – и болтал разные разности про их недавнюю счастливую семейную жизнь, про Париж, про подскочившие цены – не у вас одних, господа, инфляция!.. – все это время, пока они в верткой машинешке ехали в центр, пробираясь по шоссе, шоссейкам, улочкам предместий, выруливая на гладкие, как масло, парижские автострады, весело скалясь ажанам, строго глядящим из-под смешных конфедератских козырьков, Митя думал о том, как хорошо не только деньги иметь, но при этом еще и голову на плечах, как же умен этот молодой жеребец, как он счастлив, как владеет той жизнью, что вручена ему абсолютно случайно – и которой он распоряжается по своему усмотренью, как хочет и как может, и никто не вставляет ему палки в колеса, не кладет под его «рено» бомбу с часовым механизмом.

Андрей выехал на площадь Этуаль. Митя увидел прямо перед собой, в сером призрачном тумане, Триумфальную арку с распялившей глотку в неистовом крике, обернувшей голову к повстанцам каменной Марианной. Рельеф Рюда основательно изгрыз парижский смог. Марианна, поющая «Марсельезу», изрядно почернела. Ее надо было чистить, мыть с мылом. Сауну ей устроить. Потереть губкой ей груди, живот… Машины крутились вокруг Триумфальной арки, как белки в колесе, – и не вырваться. Андрей рассмеялся. Крутанул руль.

– Держитесь крепче, сейчас мы обманем всех! – крикнул он и круто взял влево. Юркий «рено» чуть не сшиб мордатый мощный джип, вывернувшийся из-за поворота. Чудом улизнув из-под носа джипа, Андрей уже несся по Елисейским Полям, лихо, как хулиган-Ванька-извозчик, остановившись около семиэтажного старинного прошловекового дома напротив громадного, светящимися всеми огнями, фирменного магазина «Andre».

– Заметьте, – пошутил он, – и лавка имени меня уже!.. Все мое собственное… Поступило предложенье: а не переименовать ли Париж в Андриж?!.. а что, тоже красиво…

Они, таща втроем за собой тяжелую московскую поклажу – и к чему они с Эмилем купили столько подарков?!.. что, в Париже нет русских самоваров?!.. или, к примеру, парчовых гардин на окна?!.. или бра в виде свечных шандалов?!.. или, на худой конец, сладостей, да их везде навалом, но вот Эмилю вступило в голову приволочь в Париж торт «Прага», земляничное варенье из Тарусы, тульские пряники, – Изабель же никогда не видала и не едала тульских пряников!.. мы же из России летим, черт побери!.. – взобрались, наконец, к заветной двери. Андрей, отдуваясь, держа в руках наперевес два чемодана, носом нажал на звонок.

За дверью зашустрили, замельтешили мелкие быстрые шажки.

– Изабель! – загрохотал Андрей. – Это мы! Не копошись! C’est vraiment, ты же знаешь, крошка, я не люблю ждать!.. а ты у меня копуша!..

Дверь распахнулась. Мите в лицо ударил свет из светлого, прелестного личика, из прядей разлетающихся вокруг головы, тонких лучезарных волос. Прозрачные глаза заливали его светом. Он отшатнулся. И от лица открывшей им дверь тоненькой девушки отлила кровь, будто бы она увидела на пороге не живых людей, а привиденья.

– Кэс-кэ-сэ «ко-пу-шья», Андрэ?!.. я не понимай… говорьи франсэ…

– О, дура моя, дура!.. – Андрей бухнул об пол в прихожей чемоданы отца, обнял девушку и припал к ее губам губами. – О моя прелесть, ромашечка моя!.. Копуша – это, знаешь, самая лучшая женщина в мире, самая красивая и умная… только она немножко медленно двигается!.. Lentemente!..

Он выпустил из объятий жену, ласково подтолкнул ее: иди, хлопочи, накрывай на стол! Сделал широкий жест: проходите, чувствуйте себя как дома…

Митя прошел анфиладой комнат в громадную, как королевская бальная зала, комнату, чуть не поскользнулся на гладком навощенном паркете. В нос ему ударил запах свежей мастики и тонких женских духов. Он сел в массивное старинное кресло – не из Лувра ли Андрей его стащил?.. – и огляделся. По стенам висели картины. Много картин. Работы старых мастеров. Взгляд художника, острый, наметанный, насмотренный, безошибочно определял если не автора, то эпоху и стиль. Вот старик итальянец – или Гвидо Рени, или даже сам Караваджо. Вот школа Рембрандта, но это не Рембрандт, нет его волшебного света, а весь антураж и сюжеты – его. А вот и французы, как же во Франции без французов. Неизвестный Курбэ – голая животастая натурщица стоит перед зеркалом, стыдливо заслоняется от художника скомканной простынкой не первой свежести. Парижский пейзаж – либо Писарро, либо Сислей, – бульвар в туманной дымке весны, первая зелень, спешащая вечно толпа, черные юбчонки гризеток. Все подлинники. Никаких копий. Хорошо воспитывают свою девочку господа Рено. К подлинности приучают. А вот и она. Жена Андрея. Молоденькая женщина вошла в гостиную, и снова на Митю хлынул невыносимый свет.

– Чьто вас… – она очень плохо говорила по-русски, но героически старалась, – принейсль?.. Аперитив?.. Соль-еный орешки?..

Митя не отрывал глаз от юного светлого, нежного, как золотой одуванчик по весне, тонкого лица.

– О да, – сказал он рассеянно. – Можно чего-нибудь выпить с дороги. Правда, в самолете мы пили коньяк три раза. Мы ведь летели в бизнес-классе, и нас кормили на убой.

– О… – она вся залилась краской, покраснели ее шея, щеки, ключицы в низком вырезе белого платья, – чьто такое… «убой»?..

Митя не смог объяснить. Он встал с музейного кресла – Людовик или Филипп, а может, Хлодвиг восседал на нем?.. – шагнул к девушке и взял ее руки в свои.

– Убой, – сказал он почему-то шепотом, – это такое состоянье, когда тебя убивают, Наповал. Пиф-паф – и нет тебя. Все. Умер.

– Пиф-паф, – весело повторил Изабель. – Охота. Дуэль. Стреляй. Ха-ха-ха!..

Они вместе захохотали: она – весело и взахлеб, от души, он – натянуто и скованно, и будто мрачные железки, оковы, кандалы или пули, перекатывались у него в горле. Он покосился – стол был уже накрыт, белые салфеточки торчали острыми треугольничками и пирамидками, сверкали ножи, батарея бутылок – о Франция, страна вина и сыра!.. – высилась над тарелками, да и про сыр Изабель не забыла – он был подан на огромном широком блюде, занимавшем полстола, и на блюде этом валялись, лежали, разбросались, разложились веерами кусочки десяти сортов сыра – и желтого, и голубого, и зеленого, с плесенью, и острого пахнущего камамбера, и ноздреватого, испещренного зияющими дырами швейцарского, и лионские круглые кенели, и бретонская брынза. Эмиль и Андрей ввалились в гостиную, уже приняв душ, свежие, порозовевшие, с мокрыми волосами, выбритые.

– Ох ну мы щас и выпьем! – закричал Андрей с порога. – Господи, какое счастье поорать по-русски в этой утонченной, шут ее задери, стране, где все, едва начав работать, только и ждут обеда, а обед здесь – священное время, два часа, с двенадцати тридцати до полтретьего, и в это время – нишкни!.. никого не потревожь!.. француз – ест!.. c’est act sacrale!..