Читать книгу - "Заколдованные сказки - Ольга Раудина"

Эта же улица вела и на деревенское кладбище. Несмотря на то, что там никогда не случалось никаких происшествий, в детстве я избегал его. И прятался на задворках, когда мимо дома проносили гроб, и не любил детских страшилок с инфернальным содержанием. Вроде стишков, которые нужно было произносить загробным голосом: «Все куры спят, все утки спят, только ты не спишь, руку варишь! Все куры спят, все гуси спят…»

— А я не боюсь кладбищ! — обязательно кричал какой-нибудь смельчак в конце жуткого ритуала. Однажды шкодливого пацана с моей улицы мальчишки в наказание забросали кладбищенской грязью, и потом долго народ шарахался от него, как от чумного, даже взрослые. Еще бабки рассказывали, что если перекинуть старую доску с одной могилы на другую и перейти по ней, то потом нельзя оглядываться. Якобы сзади можно было увидеть самого себя, и этот «сам ты» тоже собирается перейти по доске и утащить тебя под землю.

К деревенскому кладбищу и вел послушную толпу Злома после объявления списка смертей. Сам он возглавлял процессию, следом тащил табурет-трибуну дядя Степан, потом шествовали старики и замыкали процессию кто помоложе. По-видимому, так же на небесах устроено общество ангелов: мудрейшие из них, которые находятся под ближайшим рассмотрением создателя, находятся впереди, а самые простые сзади или на границах. Хотя, конечно, и там должны быть ангелы, которые обитают уединенно.

На погосте Злома останавливался и поднимал руку, призывая толпу к полной тишине. Все слушали «дыхание костей», а если был ветер, то можно было услыхать словно разговоры — недалеко, буквально за соседним памятником. Снова Злома при помощи Степана залезал на свой постамент, звучало музыкальное сопровождение, и оратор доставал свой список:

— Арсения, покойница, будим тебя, приходи к нам из прошлого в час воскресения!

— Аминь! — откликнулась толпа.

— Страдалица мертвая, Устинья, возвращайся в мир живых в час воскресения!

— Аминь!

— Ефимка, дурачок, собиратель мертвых жуков, приходи к нам в час воскресения!

— Аминь!

— Петруха, мертвец чертов, хватит тебе бродить по погосту, обрети человеческое тело взамен сгнившего в час воскресения!

— Аминь!

— Ефросинья, старая сплетница, за что тебя Бог и пометил, становись живой во всех смыслах в час воскресения!

— Аминь…

В один из апрельских дней, в утренних сумерках, когда очертания еще неясны и загадочны, воскресшие возвращались в свои дома, которые заблаговременно приводились в порядок всем обществом. В руках каждый воскресший держал свою посмертную фотографию и свечку. Как-то раз Злома выкрикнул полугодовалого покойника Егорку, у которого давным-давно не осталось ни отца, ни матери, да и все забыли о нем за прошедшие с смерти младенца полвека. И вот старушка, бывшая покойница, несла молчаливый сверток на руках с двумя фотографиями и свечками — мертвого ребенка и своей. И с какой стати нужно было его воскрешать? Он так и праздновал дни воскресения, оставшись младенцем…

Почему одни оживали спустя много лет, а другие могли вернуться в дом уже через два-три года, как мой дед, и не пытались понять. Можно, конечно, рассуждать, что для воскресения нужен был опыт страдания, пусть и не такого страшного, как на кресте, с муками нечеловеческими, но любая душа для спасения обязана была опустошиться и отмучиться и после перерождения получить как бы новый шанс. И здесь никто не может оценить ту глубину самоумаления, которая требуется, и те сроки, в которые надо уложиться. К тому же известно, что время на том свете является трехмерным и рассчитывается по нелинейным, отличным от земной математики формулам. Поэтому остается только гадать, когда наступит твоя очередь для возвращения в этот мир.

Бывало, что Злома называл имя самоубийцы, но никогда вызванный не возвращался ни апрельским утром, ни каким другим. Таков был порядок, и народ понимал, что к чему. А еще был случай, когда одна усопшая вернулась только в мае, так сказать, с задержкой. При жизни это была странная женщина, из городских, и ютилась она в жалкой хибаре. До того бедной, что к ней через щели в полу пробирались бездомные собаки. Постепенно они привыкли друг к другу, вместе ели и спали, а когда собаки ссорились, она выговаривала им:

— Что вы ведете себя, как человек!

Потом она умерла, и собаки долго охраняли ее могилу, несмотря на нашествие комаров тем летом. Про нее скоро бы забыли, ведь никаких родственников у нее в деревне не было, и дом ни на что не годился, но поползли чудные слухи. Будто на городской иконе Спаса Вседержителя видна голова собаки с глазами усопшей собачницы. У той действительно были нежные и печальные глаза, как у сенбернаров с картин Эдвина Ландсира. И растолковали увиденное таким образом, что бедной женщине повезло, и она стала собакой самого Господа Бога.

И вот, когда имя ее прозвучало в списке воскрешаемых, покойница не вернулась с остальными ожившими в указанное время. Снова бабки зашептались о ее привилегированном положении в загробном мире. Вдруг она появилась спустя две или три недели холодным дождливым утром. Собак женщина больше не держала, да и они, по-видимому, сторонились ее.

* * *

Начинало смеркаться, когда я заканчивал прогулку по безлюдным улицам. Было еще одно место, точнее взгорок в стороне от деревни, куда, может быть, и следовало подняться, но я не решился. Как только я поднимал взгляд туда, где был когда-то дом колдуна Каспара Мельника, меня охватывал безотчетный страх. И, как мне сообщали раньше, по-прежнему чадила вершина холма, словно не затихал адский огонь, в котором сгинул он вместе со своими погаными гостями…

Я вошел без стука в дом раскулаченного Лапникова, ожидая увидеть и в нем разукрашенное пугало за обеденным столом и совиные чучела на бревенчатых стенах. Ничего подобного — на окнах висел тюль с рюшечками, на ворсистом ковре мирно паслись олени, оштукатуренные серые стены были увешаны фотографиями. Правда, свет от двух свечей был настолько тусклым, что лицо Антона Павловича стало неестественно восковым. На мгновение мне показалось, что экскурсовод был мертв, что стоит ему перестать разговаривать, как он свалится и окоченело скрючится на полу… Но куда там — Антон Павлович разглагольствовал без умолку.

После справедливого осуждения кулака Лапникова и всего его домашнего скота дом постоянно менял личину и предназначение как общественного заведения, но, к несчастью, ни одно начинание нельзя было признать успешным. Даже новаторская по тем временам бизнес-идея открыть однодневный дом отдыха для колхозников-передовиков с трехразовым питанием и обязательным мертвым часом закончилась конфузом: после нормативного обеда отдыхающие разбегались по своим хозяйствам.

— А теперь взгляните на эти фотографии, — и Антон Павлович слегка нажал на мое плечо, чтобы заставить меня повернуться, — из города однажды пришла разнарядка: в каждом колхозе переоборудовать рюмочные и пивные, фактически алкогольные притоны, в образцовые советские культурные чайные. И вот вы видите типичные контрасты: вот так отдыхали раньше…