Читать книгу - "Старый гринго - Карлос Фуэнтес"

Помещики сбежали, а ростовщики попрятались. Вилья хохотал, едва сдерживая своего гнедого коня, гарцевавшего по мощенным брусчаткой улицам Камарго, где основная колонна Северной дивизии соединялась с отрядами остальных генералов перед наступлением на Сакатекас, торговый центр разбросанных поместий, которые Вилья разграбил, чтобы освободить народ от рабства, от спекулянтов и лавок, где рассчитывались не деньгами, а бонами. Он въехал в город, сопровождаемый громким цоканьем копыт о камни, неся с собой звонкий, металлический стук, гармонически сливавшийся с удивительной гулкостью каменных мостовых; звякали железные удила, цепочки на уздечках, медные недоуздки: звучно похлопывали подседельники из конского волоса, ремешки шпор и хлысты.

Их встречал весь городок. С железных балконов летели конфетти, с фонарных столбов — ленты серпантина, приглушая перестук металла и камня мягкими стелющимися волнами — розовыми, голубыми, пурпурными, — волнами цвета мексиканских праздников. Через край огромных стеклянных кувшинов лилась свежая вода, отовсюду тянулись руки с яркими сладостями и широкие кастрюли с бурлящими — черными, красными и зелеными — подливами.

Были там и репортеры, журналисты и фотографы-гринго с новейшим изобретением — кинокамерой. Вилья уже по достоинству оценил новинку, убеждать его в ее пользе не было надобности, он понимал, что эта «машинка» могла поймать призрачность его тела, хотя и не видела плоти его души — душа принадлежала только ему, его покойной матушке и революции; его тело в движении, благородное и властное тело пантеры, это — пожалуйста, можно поймать и снова выпустить на волю в темном зале, как Лазаря, воскресающего если и не из мертвых, то из времен и мест далеких, в черном зале и на белой стене, где угодно, в Нью-Йорке или в Париже. Гринго Уолшу, владельцу кинокамеры, он пообещал:

— Не волнуйтесь, дон Рауль. Если, как вы говорите, в четыре утра еще маловато света для вашей машинки, ничего страшного. Расстрелы начнем в шесть. Но не позже. Потом нам надо идти воевать. Согласны?

Теперь журналисты-янки, собравшиеся в Камарго, атаковали его вопросами, прежде чем он отправится атаковать Сакатекас, чтобы решить судьбу революции и Уэрты, а заодно и судьбу мексиканской политики Вильсона.

— Думаете ли вы, что Соединенные Штаты вас признают, если вы победите?

— Такой проблемы не существует. Я подчиняюсь Каррансе. Первому вождю революции.[49]

— Весь мир знает, что вы с Каррансой не в ладах, генерал.

— Кто это знает? Может, вы? Тогда сообщите мне, сделайте милость.

— Мы перехватили телеграмму, которую ваш генерал Макловио Эррера послал Каррансе после того, как тот не разрешил вам атаковать Сакатекас, генерал Вилья. Содержание телеграммы весьма лаконично: «Сукин вы сын». И все.

— Ха, приятель, да я и не употребляю таких слов по-испански. Клянусь, что ругаюсь только по-английски: you son of а bitch.[50]Во всяком случае, сеньор Карранса счел более подходящим послать братьев Арриета на штурм Сакатекаса.

— Но ведь у вас здесь целая дивизия, артиллерия и десять тысяч человек…

— И все мы служим революции, сеньоры. Если братья Арриета, как всегда, с делом не справятся, я через пять дней буду в Сакатекасе и подсоблю им. Только и всего.

— И еще, генерал Вилья. Что вы думаете об американской оккупации Веракруса?

— А то, что и оккупанты, и мертвецы через два дня смердеть начинают.

— Вы не могли бы выразиться чуть яснее, генерал?

— Ваши морские пехотинцы высадились в Веракрусе, бомбили город и убивали юных мексиканских кадетов. Вместо того чтобы скинуть Уэрту, американцы его поддержали, распалив национализм народа. Они затуманили революционное сознание и позволили пьянчуге Уэрте провести принудительную вербовку в армии. Парни, думающие, что идут сражаться против гринго в Веракрусе, были посланы на север сражаться против меня. Я не знаю, это ли вы желали знать, но мне думается, когда вам, гринго, не удается прослыть удальцами, окажетесь в дураках.

— Скажите, это правда, что вы убили выстрелом в спину одного американского офицера, капитана армии Соединенных Штатов, точнее, что он был зверски убит одним из ваших приближенных офицеров, генерал?

— Какая сволочь это?..

— Ответственные люди в Соединенных Штатах считают вас просто бандитом, генерал Вилья. Общественность интересуется, можете ли вы дать людям необходимые гарантии здесь, в Мексике. Уважаете ли вы человеческую жизнь? Способны ли вы иметь дело с цивилизованными народами?

— Какая сволочь распускает такие слухи?

— Одна сеньорита, мисс Гарриет Уинслоу из Вашингтона. Говорит, что была свидетельницей убийства. Ее отец пропал без вести в войне на Кубе. Но, как оказалось, он желал лишь уйти от семьи, а потом, в старости, ему захотелось увидеть свою уже взрослую дочь. Она приехала сюда встретиться с ним. В его смерти обвиняют одного генерала из вашей армии, генерал. Как, ты говоришь, его зовут, Арт?

— Его имя Арройо, генерал Томас Арройо. Она говорит, что видела, как он стрелял в ее папу и застрелил.

— При всем уважении к вам, генерал, должны вам напомнить, что тела граждан Соединенных Штатов, убитых в Мексике или в любой другой части света, должны быть возвращены родственникам по их ходатайству и захоронены на родине достойно и по-христиански.

— Так говорит закон? — прохрипел Вилья.

— Именно так, генерал.

— Покажите, где это написано.

— Многие наши законы не написаны, генерал Вилья.

— Законы, не написанные на бумаге? Тогда какого дьявола надо учиться читать? — сказал с мрачной и ехидной усмешкой Вилья, потом вдруг захохотал, и все захохотали вместе с ним, и расступились перед человеком, который представлял революцию и желал показать миру, что он не Карранса, этот старый напомаженный сенатор из так называемых достопочтенных людей Мексики, которым, мол, сам Бог велел представлять революцию, а напротив, он — тот, кого Карранса так ненавидел, босоногий и неграмотный крестьянин, любитель выпить крепкого пульке и пожевать тако; пришедший с беспокойных холмов Дуранго и не раз битый теми самыми помещиками, которые насиловали его сестер. — Нет, — продолжал он, смеясь и обращаясь к своему командующему артиллерией, образованному генералу Фелипе Анхелесу, окончившему французскую военную академию Сен-Сир, — нет, я не вас имею в виду, дон Фелипе, а тех, которых только что видел. Гринго никогда не вспоминают о нас, словно бы мы и не существуем, а потом вдруг нас замечают, ах, ты, мать честная, и смотрят на нас, как на дьявола во плоти, который хочет лишить их жизни и отнять землю. А почему бы и в самом деле не нагнать на них страху? — внезапно опять улыбнулся Панчо Вилья. — Почему бы не сунуться к ним разок, чтобы знали, кто мы такие?