Читать книгу - "Часовщик - Родриго Кортес"

— Подсудимых на дачу показаний! — выкрикнул выглянувший из дверей мелкий монах, и мимо Бруно с топотом проволокли нескольких путающихся в собственных ногах человек.

— Где квалификация для Верховного совета? — орал на вытянувшегося юриста в рясе Комиссар — в точно такой же рясе. — Сколько я буду ждать?!

— Приказ об аресте для Главного альгуасила, — с поклоном протягивали кому-то свернутую в рулон бумагу.

Не поспевая следить за этим безумным вращением, Бруно вертел шеей во все стороны, а потом ему положили руку на плечо, и мир наконец остановился.

— Ты к кому?

Это был охранник — здоровенный монах-доминиканец.

Бруно полез в новенькую тубу и вытащил две бумаги: одну о том, что он действительно Руис Баена — каллиграф монастыря Блаженного Августина, и вторую — направление от Комиссара. «Пес господний» еще раз оглядел его с ног до головы и вернул бумаги.

— На второй этаж, третья дверь налево.

Бруно поклонился и вскоре уже навытяжку стоял перед седым въедливым старикашкой, внимательно изучающим его бумаги.

— Писарем, я вижу, направлен?

— Да, святой отец.

Старикашка вздохнул:

— Нам оценщиков да приемщиков не хватает. Ну ничего, писари тоже нужны; у меня уже рука отваливается. Садись и начинай.

Бруно непонимающе моргнул.

— Ну, чего ты стоишь, как Лотова жена?! — разъярился старикашка. — Сейчас еретика приведут, а ты еще даже перья не заточил!

Бруно кинулся к столу, и едва успел заточить перо и выяснить, где в этой комнате стоит свободная чернильница, как в комнату зашли нотариус и секретарь, а охранники привели первого еретика — зрелого мужчину лет сорока.

— Ты говорил, что Папа раздает земли Арагонской Церкви своим любовникам и племянникам? — сразу насел старикан.

— Говорил, — понурился мужчина.

— А еще что говорил?

Еретик вздохнул:

— А еще говорил, что налоги королю не надо платить…

— Это нас не касается, — отрезал старикан и тут же назначил меру: — Отстоишь в самарре[21]тридцать три утренние службы.

Мужчина залился краской стыда.

— А может, не надо в самарре? Может, я деньгами…

— Пошел вон.

Они шли и шли — самые разные: старые и юные, со следами пыток и без таковых, своими ногами и обвисшие на руках конвоиров. И в конце дня пот с Бруно катился градом, а рука буквально отваливалась. Но и когда поток иссяк, ничего не закончилось.

— Вот тебе образец, — кинул старикан перед ним бумагу, — вот пустые листы с печатью Главного Инквизитора, а вот список имен и городов. Напишешь по образцу требования о выдаче арестованных и передашь в почтовую службу. И не дай бог, если хоть один листок с печатью пропадет!

Бруно едва не застонал. Образец был на двух страницах, а список состоял из полусотни имен. Он впервые был столь явной шестеренкой, причем из тех, что довольно быстро изнашиваются.

Исаак делал все, что мог. Обивал пороги кортеса, напоминая, что запрет ремесла для целого народа — вопиющее беззаконие. Написал почтительное, раз двадцать выверенное письмо Их Высочествам. Отыскал и подключил к жалобам своих боевых друзей по Марокканской войне. Он даже послал жалобу Папе. Но толку не было, и обменные конторы так и делали свое дело вопреки указу Короны.

Примерно тогда по Сарагосе и поползли слухи. Говорили разное: что евреи Сеговии крадут у христиан освященные кости, чтобы надругаться над ними; что в Толедо накрыли банду евреев-менял, соорудивших под улицей подкоп, дабы заложить туда пороха и взорвать христианскую процессию на праздник Святого Таинства; что евреи-аптекари подмешивают в аптечные средства «итальянский порошок», от которого человек начинает необъяснимо чахнуть.

Хуже того, ненавидя все добронравное, евреи даже ходят ночами от дома к дому и смазывают ручки дверных молотков змеиным ядом, отцеженным через тело рыжего человека. И, само собой, все они участвуют в распятии христианских младенцев в Великую Пятницу, — дабы осмеять воспоминание о Спасителе Мира.

А потом по Сарагосе покатились первые группы погромщиков, и бесконечно уставший бояться Исаак надел свой бархатный камзол с кружевным воротником и, стараясь не обращать внимания на дрожь в изувеченных ревматизмом ногах, вышел на улицу. Вытащил свою старую солдатскую шпагу, присел на лавочку у закрытой ссудной лавки и начал ждать. Но ни один христианский легионер так и не подошел к нему, и лишь к вечеру прямо перед засыпающим от усталости стариком оказалась на удивление знакомая ослиная морда.

— Папа?

Исаак вздрогнул, поднял голову и увидел сидящего на осле старшего сына.

— Иосиф?! А на кого ты оставил нашу лавку?

— Нет у нас больше лавки, папа, — покачал головой Иосиф. — Сожгли.

— Как — сожгли? Кто?!

— Марко Саласар с дружками, — спустился с осла сын. — Хорошо еще, что бумаги в сундуках не пострадали. Да и Мади аль-Мехмед заставил их все до копейки возместить…

Исаак нахмурился и опустил седую голову. Он понимал, что, несмотря на кажущуюся безнадежность их положения, все это ненадолго. Как только Папа Римский и Союз евангелистов договорятся, кому какая земля принадлежит, все успокоится, и евреи опять займут привычное положение в обществе. Но он уже очень устал… очень.

— Падре Ансельмо сказал, что добьется отлучения для каждого, кто обратится к еврею за ссудой или даже просто монету поменять, — тихо произнес Иосиф. — Что делать будем, отец? Может, бросить все и уехать?

Исаак опустил голову еще ниже. Он бы ушел на покой хоть сейчас. Сыновья выросли, выучились и давно разъехались по всей Европе… но…

— У меня есть обязательства по вкладам, — поднял он голову.

— Много? — глотнул сын.

— Достаточно, — кивнул Исаак. — Ты же понимаешь, что деньги на военный заем, который я предоставил сеньору Франсиско, откуда-то должны были взяться.

Иосиф судорожно кивнул. Похоже, он еще не заглядывал в чудом уцелевшие во время пожара сундуки, а потому и не знал всех деталей.

— Я должен вернуть людям деньги и завершить все кредитные и ссудные операции, — констатировал Исаак. — Это вопрос моей чести и чести всей нашей семьи. Мы возвращаемся.